Магда Сабо - Пилат

— Тут же вскочила и пошла, — пожаловалась Гица. — Не уйди она от меня, была бы, горемычная, жива и здорова.

Это была правда, Антал опустил голову. Иза широко раскрыла глаза, когда он заговорил после Гицы. То, что мать сразу послушалась его и пошла за ним без единого слова, то, что она согласилась переночевать в том доме, — уже само по себе было необычно, даже если принять во внимание — Иза знала это лучше других, — как старая когда-то любила Антала; но она просто не поверила своим ушам, услышав, что та с аппетитом поужинала у Антала, а потом еще и помыла посуду. И искупалась, сама? Да в Пеште она подойти боялась к бойлеру! Все это было почти так же невероятно, как и то, что матери уже нет в живых. Дальше можно было лишь предполагать, как развивались события.

Антал сказал: когда он вышел из дома, ему и в голову не пришло, что старая может высунуть нос со двора, такой стоял туман, да и довольно поздно уже было, к тому же и ворота он закрыл на ключ. Ключи у нее были свои; никто об этом, конечно, не мог знать; ключи на синей бархатной ленте нашли у нее в кармане пальто. «Ее ключи, — думала Иза горько. — Никогда она мне о них не говорила. Обманула. Зачем она хранила их? На что надеялась? Зачем человек бережет какие-то старые ключи?»

Полицейский чин не спрашивал Антала, почему тот ушел вечером из дому и почему вернулся потом с Лидией: очевидно, предполагал тут нечто такое, чего на самом деле не было; однако Антал сам объяснил, для чего он хотел в тот же вечер познакомить старую со своей невестой. Сказал, что хотел предложить ей. Даже Домокош раскрыл глаза, услышав, что задумал Антал; Иза взглянула на Антала, но тут же опустила глаза, разглядывая рисунок на сумке. Гица покашляла, ей и смешно было, и досадно это слышать. Ну и дурень же этот Антал: принял за чистую монету, когда она пригрозила, что уйдет от него, если только он женится; никуда бы она от него не ушла, все только разговоры. Но это надо придумать: предложить старой вести у него хозяйство; в Пеште она как сыр в масле каталась — как же, так бы она и пошла к нему. Ишь, бочкарь, все хотел захапать: и дом, и сад, и теперь еще Этелку. Ну вот, теперь пускай ищет ветра в поле.

Иза чувствовала: этого уже ей не вынести.

Она склонила лицо на руки в перчатках, у нее полились слезы. Антал, тот Антал, который ушел из дома с двумя чемоданами, не оглядываясь на нее, лишь насвистывая, мол, ему и так хорошо, или, может, ему только так и хорошо, Антал, будущий муж Лидии, владелец их бывшего дома — в эту минуту исчез из ее жизни, так окончательно и бесповоротно, словно вдруг испарился или провалился сквозь землю. Иза чувствовала, что до этого Антала ей нет никакого дела даже в воспоминаниях, предложение Антала — оскорбление всем им: и отцу, который когда-то бежал по снегу с жалкими несколькими пенгё, чтобы гимназист Антал мог купить себе книги, и матери, которую он на старости лет хотел сделать экономкой, но больше всего ей, Изе, потому что Антал задумал создать новый дом, новое гнездо в тех стенах, где когда-то они жили вдвоем, да еще в помощь своей новой жене хотел заманить ее, Изы, мать.

В эту минуту, суровую и безжалостную, которая вторглась острием ножа в живую ткань сердца, заставляя Изу дрожать и задыхаться, — в эту минуту произошло еще и нечто другое. Мать ее, которая, даже погрузившись в холодный мрак смерти, все еще оставалась живой и близкой — ведь всего-то два дня миновало, как она садилась в вагон, волокла свою сетку, махала платком из окна, и связанные с ней, живою, воспоминания еще теснились вокруг каждого из них, — мать наконец сложила руки на груди и, сколь беспокойной, непонятной, несмиряющейся была вначале, столь же спокойной и молчаливой стала теперь, безвозвратно расставшись с жизнью. В эту минуту Иза не только умом, но всем существом, всем подсознанием усвоила, поняла, что матери нет больше, — и ей не так стало больно от ее утраты. В эту минуту, хотя Иза и не сознавала еще этого, рана ее стала затягиваться, заживать, исцеляемая забвением. Она отняла руки от лица; теперь она снова способна была смотреть на людей. Полицейский чин недоумевающе оглядел их: что и говорить, перед ним была довольно путаная семья — бывший зять и будущие супруги. Лицо Изы потому показалось ему столь загадочным в этот момент, что вместе с льющимися слезами и искренним горем в нем было еще и неподдельное возмущение.

Иза знала: мать бы ушла от нее, позови ее Антал — Антала она всегда очень любила; ушла бы немедленно, приведя какие-нибудь веские доводы: например, что у Капитана астма и никто не умеет правильно его кормить или что нужно разобраться в хламе, который Антал сложил на чердак, — мать вернулась бы сюда, лишь бы заполучить обратно свои треснутые кружки и снова ходить в дровяной сарай за щепками. «Неблагодарная, — думала Иза, — какая неблагодарная! С радостью променяла бы меня на палку вишневого дерева да табачное сито. Я же все делала для нее, по силам и сверх сил, шла на жертвы, жизнь свою с ней делила, жизнь, которую и с мужчиной нельзя разделить до конца, а она все же хлам свой любила больше, чем меня».