Владимир Шаров - Старая девочка

В первый месяц, что она появилась в Ярославле, она дважды цеплялась к Вере прямо на улице, хватала ее за руки и, не отпуская, на всю округу, будто юродивая, истошно вопила: «Спаси моего мужа, спаси Соловьева!» — и так всё быстрее и быстрее, настоящей скороговоркой. К счастью, раз с помощью прохожих, в другой — милиционера Вере довольно скоро удавалось от нее отвязаться. Приходила Тоня к Вере и на работу, устраивала такие же скандалы, как на улице. Но здесь Вера повела себя умницей, сообразила еще раньше сказать на службе, что в город приехала ее троюродная сестра, что она сумасшедшая и, если вдруг сюда придет, на ее выходки обращать внимания не надо. В общем, ко всему этому она притерпелась и, пожалуй, с наибольшей тоской и дольше другого помнила, как однажды в переполненном трамвае толпа притиснула Тоню прямо к ней и они вместе должны были ехать почти целый час.

Тоня преследовала Веру в одиночку около трех месяцев; очевидно, Клейман взвешивал, что эта акция может дать, стоит ли делать на нее ставку или, наоборот, свернуть. Вера на Тонины слезы пока не поддавалась, но он, похоже, решил, что овчинка выделки стоит, — такой пресс Веру дожмет. Долго она не выдержит. Клейман давно считал, что в том, что Вера выступила против партии, против всего народа, а главное, в том, что, несмотря на немыслимые уступки, даже на прямой подкуп, с ней до сих пор не удалось договориться, — причина одна: Верино чувство собственной правоты. Он был уверен, что стоит размыть, хотя бы чуть-чуть подточить эту ее правоту — и дело Веры развалится, его не станет, будто и не было. Как блудный сын, она вернется домой.

В последние месяцы перед тем, как был арестован, Клейман, судя по его бумагам, уже определенно ставил на акцию с женами, ему казалось, что если где и есть хорошие шансы, то здесь. И вправду, ни Тоня, ни другие женщины, которых он собирался использовать, виноваты перед Верой не были. Наоборот, сами всю жизнь от нее страдали. Однако не в пример Вере, как бы плохо им ни приходилось, терпели. Терпели, когда мужья ночами, лаская их, называли ее именем, терпели, зная, что для мужа они — постылая обуза. Но и мужья их, их обидчики, тоже были ее жертвами. Это по милости Веры они сделались врагами народа и отправились в сибирские лагеря, хотя никогда и ничем не были перед ней виновны. В том, что они всегда ее любили, в том, что были ей верны, только о ней и думали, не могло быть никакой вины. Так за что же она их губила?

Каждый раз, когда Тоня, а потом и другие жены арестованных кричали ей на улице: «Спаси моего мужа, спаси и возьми себе, он твой, только спаси его», — она должна была понимать, что сейчас, здесь, отказываясь от этого человека, она приговаривает его к смерти, жену его приговаривает даже не к вдовству — к тому, что она до самой могилы останется женой врага народа, детей, которые были зачаты с ее именем на устах, обрекает на сиротство, на то, чтобы они до конца своих дней жили и знали, что они — дети врага народа.

Клейман, разрабатывая операцию с женами, много раз думал, проигрывал ее на себе, и каждый раз ему казалось, что долго это выдержать невозможно, он бы, во всяком случае, не выдержал. Немыслимо объяснять себе, что ты прав, когда этой правотой ты разом губишь столько людей, единственный грех которых в том, что они тебя любят. Прикидывая всё это, он часто приходил в настоящий раж, он был настолько уверен, что никто и никогда не сможет это вынести, что вдруг ему начинало казаться, что уже сегодня, уже сейчас Вера наконец сдалась, сказала той жене врага народа, которая сегодня за ней следит, что она согласна и сделает всё, что та от нее хочет.

В этих бумагах, в этих сухих канцелярских отчетах то и дело возникал такой азарт, такая клеймановская вера, что сегодня — всё, сегодня наконец Радостина остановится, что Ерошкин иногда забывал, что нет, Клейману ничего не удалось; как бы умно и хорошо операция ни была рассчитана, успеха она пока не принесла. Все-таки на него это действовало; хоть и сомневаясь, но и он верил, что жены смогут умолить Радостину перестать возвращаться назад, умолить смириться и выбрать человека, с которым дальше она будет жить, как все. Поэтому, когда Берг, откладывая и откладывая свой уход к Вере, упрашивал его акцию с женами не сворачивать, он охотно с ним соглашался; тут же загоревшись, снова верил, что немного осталось, совсем немного.

Насколько Ерошкин понимал, Клейман сначала считал, что одной Тони вполне достаточно, что, если сюда, в Ярославль, приедут другие жены арестованных, всё превратится в обыкновенный балаган. Они только будут мешать друг другу, только друг друга забивать, прося каждая за своего мужа. Он вообще очень ценил те особые отношения, которые, как он считал, за это время не могли не сложиться между Тоней и Верой, личную вину Веры перед ней.