Владимир Шаров - Старая девочка

Позже, разговаривая с самой Тоней, Ерошкин с удивлением узнал, что Клейман управлял женами далеко не полностью. Так, он был до крайности недоволен, что Тоня по собственной инициативе привязывалась к Вере на улице, ходила к ней на работу, устраивая безобразные сцены. Он был убежден, что грустная, подавленная Тоня, Тоня слабая и несчастная действовала бы на Веру куда сильнее. Дурацкие бабьи истерики только всё портили; когда Клейман в конце концов дал согласие на переезд в Ярославль других жен, в частности, Таси Эсамовой (Тася не знала, что Нафтали давно расстрелян), сделал он это лишь потому, что считал, что Тоня теперь — отыгранная карта. Вера уже научилась не обращать на нее внимания, не слышать ее. Кроме того, он тогда сумел убедить себя, что, может быть, виноват и Соловьев: почему-то для Веры он неприемлем, и надо устроить так, чтобы выбор у Радостиной был шире. Ведь к кому бы Вера ни ушла — спасала она всех.

В итоге всего в Ярославле Клейманом было собрано семь жен. Шесть из них попали в город почти одновременно и довольно быстро сумели договориться и между собой, и с Тоней. Трудно это не было, потому что цель у них была одна и делить им было тоже нечего. Надо сказать, что, хотя после Тони Вера строго-настрого наказала родителям никого чужого в дом не пускать, каждой из жен хоть по разу удавалось к Вере проникнуть. Со всеми ними и Верин отец, и ее мать были очень ласковы, кормили, поили чаем; иногда, если Веры не было, предлагали остановиться у них, так что Клейман в своих бумагах совершенно справедливо писал, что, судя по всему, они оба, но особенно ее отец, явно не сочувствуют пути, на который встала и которым идет Вера, что они болеют за этих несчастных женщин и по возможности готовы им споспешествовать.

К разочарованию Клеймана, хотя с каждой из жен он сразу после их приезда в Ярославль подолгу один на один разговаривал, пытался объяснить, как они себя с Верой должны вести, чтобы из этого получился толк, — всякий раз они кивали, соглашались, что он прав, даже обещали, что всё будут делать в точности по его слову, — однако стоило им выйти из здания Ярославского НКВД, стоило хотя бы на полчаса встретиться с Тоней — они попадали под ее влияние.

По очереди потерпев неудачу у Веры дома, они в начале октября на пустыре в соседнем переулке под Тониным руководством разбили лагерь, больше всего напоминавший Клейману цыганский табор, и там расположились. Дальше в течение полутора месяцев, пока Клейман наконец не разогнал этот цирк и не расселил их по комнатам в разных концах города, они буквально не давали Вере прохода. Мало того, что то одна, то другая женщина, будто привязанная, всегда шла за Верой, они по примеру Тони, цепляясь к ней на улице, устраивали отвратительные спектакли. Неизвестно, кто их надоумил, кто был первой, но, схватив Веру за юбку, они валились на землю и, дрыгаясь, будто в конвульсиях, на всю округу вопили: «Возьми, возьми моего мужа себе, спаси его и возьми себе! Только спаси!» Но и без этого, чтобы Вера о них не забывала, они по многу раз в день стучали в окна, кидали в форточку записки, слали письма обычной почтой, и всегда в них было одно и то же.

Клейман долго боялся, что неудачи сделают их еще агрессивнее, но этого не произошло: вернувшись к себе, они по-прежнему ночи напролет плакали, молили ее о милости; к счастью, попытаться того, что им надо, добиться от Веры силой, им даже в голову не приходило. По этой причине, но не только, Клейман, одно время решивший удалить их из Ярославля, смягчился; не меньшую роль сыграл и его новый план, для которого эти женщины были необходимы.

Если благодаря найденным клеймановским папкам и донесениям собственных филеров Ерошкину, чтобы разобраться с женами Вериных людей, вполне хватило месяца, то на другом фронте продвижения пока не было. По всему, что Ерошкин нашел, он чувствовал, что Клейман, во всяком случае в последние дни перед арестом, прекрасно знал и то, что Вера встречается с Кузнецовым, и то, где и как это происходит. Ерошкину же до сих пор выйти на след не удавалось.

Он удвоил количество агентов, Веру теперь ни днем, ни ночью буквально ни на минуту не оставляли одну, но результата всё не было. Единственное, куда она ходила, это с работы и на работу да еще иногда в магазин; боясь преследовавших ее женщин, она даже гулять с дочерьми обычно просила мать. Убедившись в этом, Ерошкин по совету Берга вообще снял слежку и только уже после начала войны по рекомендации того же Берга ее возобновил.