Владимир Шаров - Старая девочка

Ерошкин, читая доносы подряд, один за другим, не мог это не оценить, не отметить. В то же время его не оставляло ощущение, что Клейман ожидал большего и разочарован. Конечно, он не был столь наивен, чтобы верить, что Москва тормозит доносы из-за лени, и достаточно сделать за московских следователей часть работы — дальше всё покатится само собой. Но, похоже, преувеличивал силу, яркость того, что писали зэки. За двадцать лет в органы было вложено слишком много изобретательности и таланта, еще со времен Дзержинского в ЧК шли работать самые блестящие умы, и это не могло не дать результата. Нигде не было столько свободы, столько простора для творчества, и равняться с опытными чекистами у зэков не получалось. Сколько бы всего ни выпало на их долю, органы их судьбами было не поразить. Это был тот нечастый случай, когда Божественный замысел всегда уступит трудам рук человеческих.

Всё же в новых доносах было немало любопытного. Так, например, раньше в лагере шла война всех против всех. Вера была одна, и никому и в голову не приходило, что, чтобы справиться с частью врагов, следует объединиться, хотя бы на время объединиться. Для этого они были чересчур честны, чересчур прямолинейны и искренни в своей любви к Вере. Они даже на час не могли решиться оставить это за скобками и заключить союз. Сентябрь здесь многое поменял. Явно и теперь не сговариваясь, не заключая временных перемирий с одними, чтобы нанести удар по другим, они шаг за шагом начали понимать, что не всё в них различно, не во всем они чужие друг другу, и сразу же стали сближаться их доносы.

Раньше Вера, любовь к ней, ожидание ее разводили их в разные стороны; Вера, как катком, прошлась по всему, что могло их свести, она была ревнива, и они могли быть обращены только к ней. Только нужное в них Вере могло быть оставлено и сохранено. Осенью, однако, произошел перелом; похоже, Клейману во время долгих лагерных допросов удалось убедить зэков, что Вере подобной жесткости вовсе не надо, что она любит их такими, какие они есть, и не хочет, чтобы ради нее они всё в себе ломали.

В итоге уже в сентябрьских доносах Ерошкин без труда обнаружил, что зэки поделились на четыре четкие фракции, и то, что пишут в Москву их члены, так одно другое дополняет и подтверждает, что нелегко поверить, что обошлось без сговора. Сначала зэки разбились на тех, кто попал на Лубянку, а следом — в Воркутинский лагерь из других тюрем и зон, и тех, кого взяли с воли. Здесь, вне всяких сомнений, правда была на стороне вольных, которые писали о бывших зэках, что жизнь им оставлена из милости, они — враги трудового народа, предатели, убийцы, по закону и по справедливости они лишены всяких прав, в том числе и права на Веру. Сам народ никогда не допустит, чтобы Вера попала в их руки.

В доносах это было обязательной преамбулой и одновременно основным тезисом, из которого в свою очередь делался развернутый вывод. Если эти люди понимают, что Вера не будет их, такое невозможно ни при каких условиях, значит, они ее не ждут, лишь преступно симулируют любовь. Это подлый прием. С его помощью они пытаются обмануть партию, народ, органы и выйти на свободу.

Ерошкин видел, что в лагере знают про эти обвинения. И дело здесь вряд ли в одном Клеймане, всё это обсуждалось и без него. Силы двух фракций, их убежденность, страсть, вера в свою правоту были, конечно, не равны. Во всяком случае, старые зэки отвечали на эти обвинения вяло, уклончиво, было видно, что и сами они считают, что для подобных подозрений есть основания, рокируй их судьба, они и сами под этим подпишутся.

Позже каждая из групп в свою очередь раскололась надвое, что тоже попало в доносы. Теперь зэки поделились на тех, кого Вера раньше любила, и на тех, к кому всегда была равнодушна. Этого раскола Ерошкин ждал, еще когда допрашивал их в Москве. Те, кто уже удостаивался ее любви, считали себя как бы белой костью, были убеждены, что остальные только ее путают и сбивают. Кто-то признавал их преимущество, кто-то нет, в любом случае накал страстей здесь был меньше, чем между вольными и зэками.

Так или иначе, но к осени сорок первого года к одной из этих четырех групп причисляли себя все зэки Воркутинского лагеря, за исключением, пожалуй, Коли Ушакова. Этот Верин приемыш ни к кому тогда не примкнул, держаться сам по себе он старался и дальше. Его отношения с Верой мало походили на отношения остальных: никто им, в сущности, не интересовался, и, как понял Ерошкин, Колю это устраивало.