Владимир Нечволода - День первый

Пароход, пройдя от судоремонтного завода вверх по Туре, мягко ткнулся в причал. Течение помогло ему плотно прижаться к деревянным брусьям пирса. Соломатин и Пархомович несколько медлительно, но в общем-то грамотно набросили и закрепили швартовые. Перекинули сходни.

Причал пустынен. Если не считать худенькой, нет — этакой тонкой и, подозревалось, крепкой, как моржовый бивень, старушки. Алеша мельком оглядел ее темный сарафан, в мелких коричневых морщинках лицо, руки, твердо сжавшие ручки двух больших спортивных сумок. Перевел взгляд на панораму высокой старой Тюмени, и вновь его потянуло к женскому лицу.

«Сколько же ей лет — 60–70? Едет куда-то старая…»

— Э-гей, матросы, — вдруг пропела она высоким чистым голосом, — помочь матери пришлите.

Алешка повертел взъерошенной головой. А по сходням уже мчался штурман Шаликов.

— Здравствуйте, Настасья Тимофеевна! — закричал он издали. — Нас ждете?

— Вас, Анатолий Спиридонович, кого же еще? — Женщина наклонила его голову и поцеловала в лоб. — Все с Николаем Петровичем ходишь? Не напрокучило?

— Что вы, Настасья Тимофеевна! Мы с ним неразлучны.

У Анатолия блестели глаза, лицо в пунцовых пятнах, будто он получил высокую награду, и вот радость краской прихлынула к щекам.

Капитан вошел в рубку. Надел фуражку.

— Дежурь. Пойду к маме, к бабушке пойду.

А та уже сама уверенно поднималась на мостик, седые прядки волос выбились из-под ситцевого в зеленый горошек платка, как в оправу взявшего тоненькое темное личико. Но зубы проглядывали целехонькими белыми ядрышками орехов. Она обеими руками обхватила выскочившего навстречу внука, припала к его груди, гладила русые завитки, заглядывала с улыбкой в глаза. Будто девчонка на свидание пришла.

— Баушка… — только и выдохнул Бажин, целуя ее в щеки и бережно провожая в рубку.

— Ну, знакомь, знакомь с помощниками, — вроде как отбивалась она, но, видно, по давно заведенному порядку пожала всем руки, бережно оглядывая всякого нового для нее человека. Оглядела взглядом Алешино лицо, повернулась к капитану, шепнула:

— Этот, Коля, мореходству как подарку рад, а душа в небо рвется.

И еще тише, чтобы не слышал рулевой:

— Любимчик? Нет еще? Ничо — всю жизнь вам встречаться. Вот как…

В дверь рубки протиснулись Соломатин и Пархомович:

— Разрешите?

Бабушка улыбнулась.

— Матросы-челядинки хороши. Вот кому судьба морячить, — положила она руку на плечо Сергею.

— А я? — обиделся Соломатин.

— Ты добер молодец, — женщина звонко рассмеялась. — Ловок и силен, да разве на одном месте усидишь?

— Хороший матрос он, — Бажин мягко улыбнулся всем сразу. — Верно, хороший.

Сашка заиграл плечами, толстые губы его расплылись.

Настасья Тшмофеевна осмотрела простое командирское хозяйство, спохватилась:

— На камбузе Максимовна?

— Она.

— Ну-тко, почаевничаем с подружкой. А вас на обед ждем.

— Время уже к ужину.

— Враз и поужинаем.

Застучали по палубе каблуки низеньких туфелек.

Видно было, как она уже там, внизу, заговорила с вынырнувшим откуда-то Колей Кольцовым, и тот потерся щекой о ее плечо.

Перед глазами Алексея будто радуга крылом повела, всплеснула переливчатым разноцветьем. Даже дух затомило. Он потрогал грудь, где должно быть сердце: вроде там встрепенулась славная певучая птица. И это от ее ясного пения хорошо на душе, и будет так всегда, пока чисты помыслы, а значит, удачливы дела.

То в машинном отделении, то в матросском кубрике летал голос Настасьи Тимофеевны, сплетал кружевами знакомые, здешние и какие-то давние, не этих берегов слова.

Обед-ужин женщины готовили вместе. Пошла часть продуктов, привезенных Бажиной. И когда Алексей сел за стол, то не понял выражение лиц друзей, уже начавших есть, а потом сам ошеломленно уставился в миску и стал подольше задерживать во рту каждый глоток борща, будто это могло продлить удовольствие.

Поздно вечером он лежал на своей койке, закинув за голову руки, и вспоминал мамину деревню Березовку под Омском, широкий, поросший травой двор с колодцем посередине. Здесь важно шипели гуси, переваливались вокруг искусственного прудочка утки, за сваленными возле хлева бревнами они с дедом Игнатом находили шампиньоны. Баба Катя потом готовила из них жареху в огромной сковородке прямо здесь же, на летней печурке.

Алексей плохо помнил бабкино лицо. Привозили Алексея летом с младшим братишкой, еще до школы. Но остался в памяти утренний бабкин жест: руки в бока на крыльце, какие-то горячие слова, после которых Начинали метаться по двору дед и мать и ее сестра тетя Шура, привозившая и своих двух ребятишек, Лидку и Леньку… Вечерний запах вымытых половиц и ржаных калачей, благоговейное молчание сельчан, приходивших к бабе Кате заговаривать зубы и всякие болячки.