Владимир Нечволода - День первый

— Почему мой? Он теперь твой.

— Я его мозги двойным морским свяжу, — пообещал штурман. — И солью посыплю, чтобы не протухали. Салажата! — перегнулся он через поручни. — Продраить палубу на два раза от форпика до ахтерпика и обратно. Сам капитан Николай Петрович Бажин через час будет на борту. Машины, — вынув пробку из переговорного устройства, прокричал Шаликов. — Афанасьич? Шаликов говорит. Привет. Как у вас дела? Затянули? Уже запускаете? Пришли своих чертят — с рулевым познакомлю.

И тотчас пароход дрогнул, в глубине его застучала, заухала, запыхтела, запела машина. Ожил «Командор». Задышал размеренно, глубоко. И нет уже просто железной коробки с громким названием. Каждое звено, надстройка, переборка наполнились живым дыханием. Пароход слегка подрагивал, будто кровь, застоявшись, толчками расходилась по нему, наполняя каждую клеточку ясной силой движения. И от того, что это произошло сейчас, при нем, Алеша чувствовал себя частью «Командора» и через ступни ног ощущал, как в него переливается, заполняет всего гудящая энергия работы.

«Чертята» пришли втроем. Но сначала появился Корытов. Сосредоточенно постоял рядом с рулевым, который добавил сини в белила и теперь размешивал их палкой. Присел на корточки, потом прилег и долго, не мигая, смотрел на тяжелые голубоватые круги, плывущие в ведре. Вздохнул.

— Эт-та, Леш, дорогу надо оставить.

— Чего? — буркнул Алешка, потом удивился: — Какую еще дорогу? Приснилось что-нибудь?

— Можно из досок, — деловито пояснил Корытов. — Эт-та, значит, воздушный переход будет называться. А можно проезже-пешеходную размером в одного человека.

Когда Геннадий был рядом, Алеша не мог разделаться с ощущением неправдоподобности этого человека. Все на нем висело мешком. Делал он что-либо не спеша или суетился торопясь — по времени все равно выходило одинаково. Алеша даже по часам засекал, когда Гена отвечал преподавателю торопливо, со знанием дела или «тянул резину», «плавал» у доски. Двойку он получал или пятерку — разница в длительности ответов была плюс-минус пол минуты. Несмотря на его разухабистый вид, постоянно заспанное лицо, оттопыренные уши, про которые говорили, что на них полотенца можно вешать, жила в Генке хитрая внутренняя размеренность. И Алешка никак не мог ее понять. Нелепая идея пришла ему в голову: «Какой Яле он в бане?»

— Гена, попариться хочешь?

— Пойдем, — оживился Корытов. — Люблю парок. Давай я тебя внизу подожду.

— Зачем? Вот тебе кисть. Сначала мостик выкрасим. Потом капитан придет. Потом ужин. Потом баня. Еще раз ужин. Все.

— Два раза ужин? — Гена успокоился. — Давай. У нас в Аромашево можно и ночью есть. Вот живот у меня заиграет, полезу в подпол, кус сала достану, луку, квасу. Мамка дрыхнет, а я лопаю и книжку читаю. Хорошо, когда про шпионов — больше съешь.

— Ну, начнем? — Алеша подал Корытову кисть. — Красить крест-накрест. Полос не будет. Краска сохнет быстро.

— Все равно дорогу надо. Затопчут, если по свежему пройдут.

А через полчаса появились машинисты. Алексей только на минуту разогнулся, чтобы запомнить, кого как зовут. Высокий — Вадим (Вадик — идет ему больше, решил про себя Алексей), здоровяк в тельняшке и черном берете — Слава (кажется, наш, ишимский: где-то он его видел) и, конечно, — Колёк. Тоже в беретке, тоже в тельняшке, худенький и остроносый. Они прислонились к поручням и снисходительно наблюдали за рулевыми. Гвоздик даже губы поджал, только ноги его, не слушая, приплясывали.

Корытов бросил кисть в банку с водой, крутнулся на месте, поджал под себя по-казахски ноги и медленно вытянул из кармана коробку «Герцоговины Флор». Постучал мундштуком о крышку, озабоченно закурил.

— Левый, который длинней, будет красить с того конца, — указал он папиросой. — Крест-накрест, чтобы полос не было. Ты, — черные бусинки уперлись в Славу. — Вон у той лампы — прожектор называется.

Корытов помедлил, затянулся, выпустил сизое колечко дыма, ловко поймал его шляпой и продолжил:

— А ребетенок, значит, на подхвате. Такие пироги.

В воздухе тоненько забренчал его смех.

Машинисты молча достали «Джебл». Колёк не курил. Он зажмурился, приоткрыл один глаз и на цыпочках обошел рубку. Потом с недоумением развел руками:

— Нету.

— Чего нету? — заинтересовался Гена.

— Ребетенка твоего нету, — сокрушался Гвоздик. — Смылся, пока ты рот разевал. Он какой? Черный, рыжий? И тоже в шляпе?

Алепта подошел к ребятам, выудил сигарету из протянутой пачки, стряхнул табак в консервную банку, что держал Вадик. Повернулся к Славе: