Гари Штейнгарт - Приключения русского дебютанта

Как гласит кухонная мудрость Винси, «стоит ли возиться с мальками, когда у нас есть рыбина покрупнее?».

Ему предлагают компромисс, не самый плохой компромисс. Отныне он никогда не будет одинок в Америке. Никогда не обратится к Гиршкиным за сомнительным родительским утешением и не проведет ни одного дня в качестве мамочкиного фейлрушки. В возрасте двадцати пяти лет он родится в новой семье.

И совершенно самостоятельно достигнет конечной цели каждого иммигранта: дом краше прежнего и такой же несчастливый.

В ту ночь, когда профессора удалились всвою спальню и покой был восстановлен, когда натуральную зубную щетку извлекли из матерчатого футляра, сшитого вручную, и ее нежные щетинки прошлись по их деснам, Фрэн закутала Владимира в одеяло, подложила ему под голову самую пухлую подушку и поцеловала, пожелав спокойной ночи.

— Просто расслабься, — сказала она. — Все у нас будет о'кей. Пусть тебе приснится что-нибудь хорошее. Пусть тебе приснится наше путешествие на Сардинию в будущем году.

— Ладно. — Он впервые слышал о путешествии на Сардинию, но удивления не выразил: впредь ему придется принимать такие вещи на веру.

— Скажи честно, — спросила Франческа, — ты ведь не ненавидишь меня?

— Нет. — И это было правдой.

— Обещай, что не бросишь меня… Просто пообещай.

— Не брошу.

— А завтра пойдем выпьем с Фрэнком. Вот уж кто любит тебя как сумасшедший.

— О'кей, — шепнул Владимир.

Он закрыл глаза и немедленно провалился в сон. Они лежали на пляже, на юге Сардинии, небо было таким безоблачным, что он даже мог разглядеть звонницы Калигари вдали. Они лежали голыми на одеяле, и у него была эрекция, необузданная эрекция, пользуясь выражением Джозефа. Он вошел в нее почтительно, сзади, удивляясь, до чего она суха внутри, а также ее полному молчанию — ни протеста, ни стонов страсти. Обеими руками он раздвинул белые с ямочками ягодицы и медленно, с огромным трудом, проник в ее хрупкое тело.

Пока он этим занимался, Фрэн лизнула указательный палец, перевернула страницу безымянного журнала, который читала, и, зевнув, нацарапала пространные комментарии на полях. Фламинго наблюдали за ними с сардинской непроницаемостью, а рядом под пляжным зонтом с выведенным по трафарету названием pensione [17] Пансионат (итал.) . Винси Руокко ублажала орально своего мужа.

Между прочим, Фрэнни была права:славянофил Фрэнк действительно любил его как сумасшедший. И не он один.

Вне стен его нового семейного бастиона, с лоджии-террасы которого открывался великолепный вид на город-сказку Нью-Йорк, Владимир обрел признание среди расслабленных, подозрительного вида парней из Нижнего Манхэттена, в основном белых, с диковатыми именами вроде Хишем или Баньяна и случайно затесавшихся в их компанию каких-нибудь скромных Тэмми Джонсов, изгнанников из рабочего класса. У этих убежденных хипстеров, законсервировавшихся с рок-н-ролльных времен, существовавших за счет собственной изворотливости и одуряющего фанка, музыки самых юных, возникла столь жадная потребность в нашем герое, что Владимир вскоре обнаружил: его рабочий день выродился в придаток к часам отдыха. Настоящая жизнь начиналась с той минуты, когда последнего беженца проворно выставляли из Общества абсорбции иммигрантов им. Эммы Лазарус ровно в 16.59.

Он регулярно виделся с Фрэнком.Вдвоем они совершали прогулки от дома славянофила, осененного покровительством Кирилла и Мефодия, по продуваемой ветрами (даже поздним летом) Риверсайд-драйв, беседуя исключительно на великом и могучем. Иногда они добирались даже до Алгонквина, где их поджидала Фрэн. Алгонквин был частью старого Нью-Йорка, который Фрэн обожала, — ностальгия, более чем понятная Владимиру, ведь он тоже скучал по тонированной сепией родительской России — покрытой сажей и неуютной вселенной, но не лишенной своеобразного очарования. Они устраивались за круглым столиком, за которым сиживала Дороти Паркер [18] Дороти Паркер (1893–1967) — американский поэт, новеллист; в истории литературы США встречи Паркер с друзьями-литераторами в кафе Алгонквина известны как «алгонквинский круглый стол». , и Владимир покупал Фрэнку мартини за семь долларов.

— Семь долларов! — восклицал Фрэнк. — Боже милостивый! Я еще кое-что значу для моих друзей.

— Семь долларов! — восклицала Фрэн. — Ты балуешь Фрэнка больше, чем меня. Это… гомоэротично.