— Я за тобой, пацан! — кричал мистер Рыбаков в мобильнике Владимира. — Едем!
Он открыл глаза.Лицо его было зажато, как бутербродная начинка, меж лопатками Халы, в том месте, где располагалось созвездие родинок в виде половника. С половника, поднимавшегося и опускавшегося в ритме дыхания, свисала прядь оранжевых волос.
Владимир приподнялся на локте. На досуге Хала перекрасила их спальню в зубоврачебный розовато-лиловый цвет. По потолку она расклеила внахлест ретроплакаты (реклама сгущенки и прочее). И специально выбралась из дому, чтобы купить тыкву, — теперь она гнила в углу.
— Почему ты закрыл глаза? — спросила она.
— Что? — Он знал что.
— Ты знаешь что.
— Многие закрывают глаза. Меня переполняли эмоции.
Ее голова лежала посреди подушки, вздувшейся по краям.
— Тебя не переполняли эмоции.
— Хочешь сказать, я не люблю тебя?
— Ты сам это говоришь.
— Чушь.
Хала перевернулась на спину, но прикрылась руками и поджала ноги.
— Чушь? Как ты можешь? Так говорят, когда человеку глубоко плевать. Как ты можешь быть таким равнодушным? «Чушь»! Таким бесчувственным.
— Я — иностранец, говорю медленно, осторожно подбирая каждое слово, чтобы не попасть впросак.
— Как ты мог такое сказать?
— А что, черт побери, я должен был сказать?
— Я — жирная! — выкрикнула она. Огляделась, словно ища, чем бы запустить в него, потом сгребла в кулак валик собственной плоти, выпиравший под грудью. — Скажи правду!
Правду?
— Ты ненавидишь меня!
Нет, это было не совсем правдой. Владимир не ненавидел ее. Он ненавидел идею о ней, что не одно и то же. Однако именно Владимир пригласил эту крупную женщину в свою жизнь, и теперь ему ничего не оставалось, как просеивать свой тощий словарный запас, выискивая подходящие утешения. Ты не жирная, думал он, ты — полностью реализованная. Но он не успел озвучить эти шаткие заверения, потому что увидел вдруг большое странное насекомое, вроде таракана с крыльями, порхавшее под балдахином из постеров. Владимир инстинктивно прикрыл пах.
Хала тем временем отняла руку от валика жира — он составлял роскошную пару своему более величественному компатриоту, животу, — снова уткнулась лицом в подушку и задышала так часто, что Владимир не сомневался: сейчас она разразится слезами.
— На нас спускается чудная тварь, — предпринял он отвлекающий маневр.
Хала посмотрела вверх:
— А-а!
Они скатились с кушетки точно в тот момент, когда насекомое приземлилось между ними.
— Дай мою футболку, — потребовала Хала, по-прежнему стараясь прикрыться, насколько хватало ее рук.
Пришелец пополз по грядам и буграм простыни, словно вездеход, нарезающий круги по горным склонам, а затем совершил длинный мощный прыжок на подушку Владимира. Надо же! В Ленинграде тараканы были маленькими и инициативностью не отличались.
Наклонившись, Хала попыталась сдуть чудовище, но оно зашевелило крыльями, и девушка отпрянула.
— Господи, я спать хочу, — буркнула она, натягивая длинную футболку с мультяшным персонажем на груди, развеселым синим бесенком, Владимиру неведомым. — Я с шести утра на ногах. Замдиректора пожелал, чтобы на его спине устроили чаепитие.
— Ты не увольняешься?
Она покачала головой.
— Если какой-нибудь юрист начнет к тебе приставать…
— Никто ко мне не пристает. Они в курсе.
Владимир обошел кровать и обнял ее. Хала слегка отстранилась. Он поцеловал ее в плечо и вдруг неожиданно для себя расплакался — теперь, когда рядом не было отца, запрещавшего реветь, такое с ним иногда случалось ни с того ни с сего. Хала прижала его к груди, и Владимир почувствовал себя очень маленьким в ее объятиях. Насекомое на кушетке затаилось, подстерегая их, потому они вышли на пожарную лестницу и закурили. Теперь и Хала плакала, сморкаясь в руку, в которой сжимала сигарету, и Владимир, забеспокоившись, как бы она не подожгла волосы, вытер ей нос.
Они выпили дешевого венгерского рислинга, нагонявшего головную боль после третьего стакана. Выпили, держась за руки. На противоположной стороне улицы в доме для престарелых им. Гарибальди потушили свет; этот пятиэтажный блок построили в шестидесятые наверняка затем, чтобы продемонстрировать, насколько здание способно напоминать кухонную мебель «Формика». В ямайском музыкальном магазине на первом этаже (три пластинки Боба Марли и тонна дури на продажу) шли приготовления к ночной деловой активности, громкость регги регулировалась в соответствии с прихотями сонных обитателей гарибальдийского приюта. Как и полиция, гарибальдийцы путем сложных переговоров достигли соглашения с зажиточными растафари, все остались довольны, веселье продолжалось.
Читать дальше