Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана

– До моей главы были еще и другие?

– Ну, одна была точно – моя. Правда, страшно банальная. Корыта, по крайней мере, в ней не летали!

Я тоже почувствовал дуновение. Неужели летим? Если свеситься вниз… Но корыто, если это корыто,– огромно. Таким я его ощущал только в детстве! Что-то это да значит. Но что? Низа нет. Этак сверзиться можно.

– Да, Анюша, наверно, летим.

– Гениаша! Поздравляю вас с редкой удачей! Вы шли к ней всю свою долгую творческую жизнь!– (И ведь знает, как я ненавижу этот тон!) – Не таитесь, откройте, что же в ваших дальнейших планах?

– Я здесь только фиксирую то, что вижу… что ничего не вижу! Это ты – старожил здесь.

– Я здесь сторожил,– улыбнулась,– одного человека!– вздохнула, молчит.

– Ты сказала, что в предыдущей главе… Ты могла бы ее рассказать? Всю. Сейчас.

– А потом, когда встретим Уфимцева, еще в третий раз – для него! Представляешь шедевр?! Можно слева направо читать, можно справа налево!

– Почему мы тут встретим Уфимцева?

– Потому что ребенка родить я хочу от него!– и, наверно, надула щеку. Да. И, судя по звуку, ладонью ударила: фыр!

– Он ведь женат.

– А то!

– Неужели ты хочешь без мужа?..

– Нет, зачем же! А ты, Гениаша, на что?

– Ты… не сделаешь этого!

– Это ты, ты не сделаешь этого. Ты не бросишь меня даже с тройней чужих!

– Аня, что ты несешь?

– Я? Прикидываю варианты развязки. Надо же нам как-то отсюда выбираться! Данный вариант лично меня устраивает более всего! О читателях не говорю – они будут в восторге. Дело за малым – убедить тебя в том, что так – лучше для всех!

Дать сейчас ей по морде… Промахнусь. Да и ведь никогда не давал. Просто повода не было. Просто навыка нет в руке!

– Я рожу сероглазого мальчика, как ты понимаешь, от сероглазого короля, но сделаю это исключительно ради нашей с тобой любви! Впрочем, он просит девочку. А я не знаю, кто лучше. Ты-то что присоветуешь?

Надо все-таки съездить ей!.. Надо учить, как ребенка, который не понимает иначе. Подбородок уперла в колени. Это что? Это – прядка на пухлой щеке. Получилось, что я ее глажу.

– Не дури! Аня, слышишь? Это ведь чистовик. Здесь ведь сразу все набело.

– Что, а в жизни не так? Убери свою лапу!

– Хорошо. Убираю. Ты хочешь сказать, что сейчас абсолютно серьезна?

– Зафиксируй, родной: Анна молча кивнула!

Что-то брезжит. Похоже на ранние сумерки. Ее абрис. Откинула прядку за ухо:

– Видишь!– повеселела.– Сам автор решил осветить всю серьезность моих намерений!

– Ты, конечно, собираешься сделать это от меня втайне?

– Нет, зачем? Я хочу быть тебе обязанной за то, что ты взял меня с ребенком. Сначала обязанной, потом привязанной. Потом, глядишь, и верной до гроба! Я ведь сделаю это, Гешенька, ради нашей с тобой любви!

– Это плоско и пошло! Как ты не слышишь?

– Блок ведь тоже простил своей Любушке неведомо с кем прижитого ребенка. Повздыхал, пострадал да и усыновил. Как ты пишешь, он видел в случившемся и свою вину, что в конечном итоге их только сблизило.

– Это все, что ты сумела вычитать из моей повести?!

– Знаешь, за что я ненавижу вас обоих?– Света уже достаточно, чтобы видеть эту пышущую вокруг синеву, не уместившуюся в глазах.– Я нужна и тебе, и ему не сама по себе, а я – восхищенная вашими нетленками! На трезвую голову Севочка хочет, увы, не меня, он жаждет моих восторгов. И даже когда он бормочет: «Ты! Анна-Филиппика! Это же ты! Ты!» – он хочет, чтобы я тоже кричала в экстазе: «И ты, мой добрый гений, это ведь ты! Счастье-то какое!» Но с некоторых пор… с давних уже пор я молчу! Тогда он принимает на грудь грамм этак двести, после чего душа его начинает набухать уже самопроизвольно, после чего с ней случается эрекция. Меня он при этом не замечает, распираемый обрывками чужих стихов… и наконец кончает в ночь! Ему же без разницы: эякуляция, мелодекламация – у него все сопровождается оргазмом! Правда, с годами все более натужным.

– В постели тоже?

Не расслышала. Руки – ладонями к небу. Если сменит сейчас фас на профиль – я увижу египетское божество. Не сменила. И так хороша! Ах, читатель, ведь ты и не знаешь, до чего хороша! Наверстаю, дай срок.

Обняла большими ладонями плечи:

– Все эти годы, и годы, и годы тоски, унижения, боли – все было бессмысленно, если я не рожу от него!

– Страдание не обязательно приводит к деторождению. Оно рождает прежде всего нас самих.

– У меня будет его маленький осколок. Его крошечное подобие. Мой собственный его кусочек! Мой и больше ничей. С его глазами. С его улыбкой. С его повадкой вытягивать губы трубочкой… С ямочкой на щеке! Весь без остатка мой!