Юрий Рытхэу: В зеркале забвения

Ленинградская набережная стала для Гэмо местом воспоминаний, мысленного возвращения домой, в родные края, на родной берег и высокий мыс за маяком. Сергей спокойно лежал на руках, мирно посапывал и сонно жевал резиновую соску, с большим трудом добытую в аптеке. Ко времени окончания университета Сергею уже будет пять лет, и он пойдет в школу в Уэлене, в которой отец проучился семь лет, с тридцать девятого по сорок шестой год. Так будет, если…

Несколько дней назад Гэмо сдал в издательство «Учпедгиз», помещавшееся в приметном доме номер двадцать восемь по Невскому проспекту, известном также старожилам как «Дом Зингера», очередную рукопись «Книги для чтения». За сданную рукопись был получен аванс, деньги по тем годам громадные. Правда, выдержать срок стоило труда: работа над рукописью на какое-то время застопорилась. Не хватало стихотворных описаний чукотских времен года, пока Гэмо дерзко не предложил соавтору:

— А если я напишу эти стихи?

— А сможешь на чукотском? — с сомнением спросил Скорик.

— Попробую…

Скорик недавно защитил диссертацию, получил звание кандидата филологических наук. Ученые звания придавали человеку новое качество, создавали невидимый ореол над его головой. Историю географических открытий в Советской Арктике читал Иннокентий Суслов, мужичонка совершенно непрезентабельный на вид, ходивший в заштопанных брюках и в стоптанных ботинках. Но он был профессором, и это было сразу видно, когда он шел по университетскому коридору. Гэмо видел даже настоящего академика (учителя и научного руководителя Петра Яковлевича Скорика), директора Института языка и мышления имени Марра, Ивана Ивановича Мещанинова. Хрупкий, ростом и телосложением похожий на подростка, академик подъезжал к руководимому им институту на роскошной машине ЗИС-110, шофер торопливо выбегал вперед и распахивал перед ученым дверцу автомобиля.

Городское солнце, какое-то пыльное, особенно к концу дня, словно вбирало в себя грязь от городских улиц, медленно скатывалось за дома, расположенные на другом берегу Смоленки, за тенистым Смоленским кладбищем, а народу на набережной прибавлялось, музыка становилась громче. Выползали пьяные из расположенных в ближайших подвалах пивных, где подавали прекрасные сардельки и сосиски, где можно было заказать кружку жигулевского «с прицепом», то есть влить в нее граммов сто — сто пятьдесят водки. Гэмо пробовал этот напиток, и он ему нравился, потому что прибавлял ума и смелости, и он чувствовал себя способным выразить любую мысль, для которой в трезвом виде у него не находилось нужных слов. Дни выплаты скудной стипендии обычно отмечали походом в такую пивную, а в остальные дни, в основном, пили пустой чай с булкой и самыми дешевыми конфетами-подушечками, обсыпанными сахаром. Сегодня Гэмо не надо было ходить в пивную: дома ждал обильно накрытый стол и гости — неизменные соседи и двое студентов-земляков, эскимос Гухуге и чукча Коравье.

Сергей захныкал, выплюнул резиновую соску и больше не захотел ее брать.

Из гостей первым пришел сосед Иван Додин, шофер. Он занимал вместе с женой и дочерью, школьницей десятого класса, перезрелой и красивой девицей, самую большую комнату квартиры.

Жена Гэмо, Валентина, поставила на стол большую кастрюлю с вареным картофелем и винегрет. Остальную закуску купили еще утром в ближайшем «Гастрономе» на Большом проспекте и на Андреевском рынке за Восьмой линией. После прогулки Сергей заснул и больше не мешал заниматься гостями.

— Ты хорошо поселился, — заметил Коравье, поступивший на историческое отделение северного факультета. Он выделялся аккуратностью и внешне выгодно отличался от своего друга, уназикского эскимоса Гухуге, на котором все было мятое, жеваное, и даже лицо его выглядело каким-то асимметричным, в отличие от гладкого благостного лица земляка. Иногда Гэмо приходила мысль, что Коравье был бы прекрасным священником со своей основательностью и внушительностью. — Тут у тебя и баня, и пивная, и милиция!

— Далеко ходить не надо! — добавил Гухуге, однако не уточнив, куда именно.

Все эти три городских учреждения располагались во дворе дома, а из кухни по вечерам, в наполовину покрашенном банном окне можно было видеть женское отделение бани, где в прозрачном тумане двигались соблазнительно обнаженные фигуры.

Гухуге заметил, что неплохо бы в доме иметь бинокль.

Гости чинно рассаживались за столом, Иван Додин, пока еще трезвый, вел серьезный и учтивый разговор с гостями, обсуждая американскую агрессию в Южную Корею.