Сергей Мильшин - Атаман

Атаман пересилил себя и пожал предложенную руку. Василий Иванович, пользуясь тем, что он здесь лицо по большому счету неофициальное, так — советник, отвернулся в этот момент к окну, сделав вид, что что-то там внимательно разглядывает, и таким образом избежал сомнительного удовольствия.

Щербатый проводил казаков до двери, чуть ли не кланяясь, и когда они, наконец, уже не могли его видеть, на самом деле облегченно вздохнул и вытер со лба мелкие капельки пота.

Потом он быстро прыгнул в покачнувшееся кресло, схватил телефон и набрал несколько цифр. После пяти гудков трубку сняли, и твердый голос деловито произнес:

— Слушаю тебя, Щербатый.

Директор судорожно сглотнул слюну и затараторил:

— Василий Яковлевич добрый день. Как настроение, как супруга себя чувствует?

— Ты не юли. Говори, зачем звонишь? — перебили его на том конце.

— Василий Яковлевич, я все, что обещал, сделал. У прудов теперь хозяин будет. Как Вы и говорили, хороший хозяин. Думаю, он за год ситуацию исправит. А, может, и быстрее. Вы снова сможете на рыбалку ездить, как раньше. И друзей приглашать. Я ему, конечно, помогу на первых порах, чем смогу…

— Передал бесплатно?

— Конечно, Вы же мне только так велели?

— Кому, конкретно?

— А, казакам. Там у них главный Жук из автоколонны. Он мужик хозяйственный…

— Это точно, не то что ты, гнида. Смотри, узнаю, что не помог ничем казакам…

— Что Вы, Василий Яковлевич, да я…

Не дослушав, вор в законе Тихомиров положил трубку.

На обратном пути из конторы акционерного общества Атаман заскочил в автоколонну. Думал, ненадолго, но мелкие дела задержали до самого вечера. Перед проходной уже привычно дежурили несколько женщин — поджидали Атамана. У одной украли поросенка, другая пришла пожаловаться на соседей, которые торгуют самогоном и потому около дома постоянно сидят пьяные мужики. Он принял к сведению и пообещал разобраться. И уже уходя, вдруг заметил в сторонке прижимающую уголок платка к виску бабку Матрену. Еще несколько лет назад она работала в автоколонне бухгалтером. Жук начинал при ней водителем и мог, как и все водители автоколонны, вспомнить Матрену Ивановну только хорошими словами. К каждому празднику 9 Мая ее в числе других ветеранов войны — бабка Матрена воевала — приглашали в контору, где для фронтовиков устраивалось небольшое застолье с выступлением местной самодеятельности.

Никита Егорович задержался и подошел к бабушке. Она поглядывала на него робко, словно хотела что-то сказать, но не решалась.

— День добрый, Матрена Ивановна.

Она подняла неуверенный взгляд и почему-то плотнее прикрыла висок.

— Случилось чего? Неужто опять сынок отличился?

Матрене Ивановне не повезло с сыном. Он мало того, что дважды отсидел за хулиганство, за всю жизнь, а было ему уж под шестьдесят, не работал ни одного дня, живя сначала на материну зарплату, а потом пенсию. А в последнее время обнаглел до того, что начал поднимать на нее руку. Однажды, как-то еще по молодости Матрена рассказала подруге, а та передала другой, так, что в конечном итоге этот рассказ стал известен всей станице, таинственную историю. В самом начале семейной жизни с супругом Георгием, спокойным и незаметным работником колхоза, трактористом, который помер всего лет десять назад, единственный пятилетний сынок Алексей подхватил сильнейшее воспаление легких. Он горел дни напролет, часто терял сознание, бредил и, несмотря на все усилия врачей, его состояние стремительно ухудшалось. Лечащий врач, послушав в очередной раз похудевшее тельце, расстроенно покачал головой:

— Крепитесь, мы сделали все, что могли. Теперь все в руках Его или Ее, не знаю уж, кто там за это отвечает, — и он показал пальцем куда-то вверх. — Крепитесь, — бросил он напоследок и торопливо вышел из палаты.

Матрена не зарыдала, не упала на пол в истерике, а напротив — собралась духом и решила бороться до конца. С этого момента она проводила на коленях в местной церкви у иконы Божьей матери по несколько часов. Не оглядываясь по сторонам и не замечая изучающих и удивленных взглядов редких прихожан, в основном старушек в платочках, она молилась о здоровье сына. Молитв она не знала и потому говорила все, что могло придти в голову несчастной матери.

На третий день ночью, когда она ненадолго задремала на стульчике у кровати Алексея, ей было то ли видение, то ли короткий сон, а, может, и явь, после она так и не смогла определить. Над кроватью вдруг выросла туманная фигура Богородицы. Матрена почему-то сразу узнала ее. Дева была в темном с блесками платке, из-под которого выбивалась белокурая прядь, и длинном черном платье с накидкой.