Евгения Берлина - Чужой Бог

— Таких понятий, как стыд, целомудрие, просто нет, — говорила она в компании молодых художников. — Есть убеждение в том или ином ощущении. Перестаньте это ощущать — и этого не будет. Это уже не открытие в наше время.

В тот злосчастный вечер, выслушав признание Лены, тётка её только засмеялась.

— Моя идеальная племянница забыла свою идеальность, — произнесла она нараспев и торжествующе, как будто принимала Лену в орден грешниц.

И спокойно продолжала рисовать свою жутковатую картинку.

Лене в первые минуты разговора хотелось броситься перед тёткой на колени, а теперь она в недоумении смотрела на Анну.

Анна, чуть обернувшись, грубо добавила:

— Не глупи, делай немедленно аборт. Я не скажу матери.

Но через несколько дней собрался семейный совет. Анна не выдержала и проговорилась.

Илья Михайлович, Елена Леонидовна, Анна и их двоюродная сестра Ирина Семёновна, приглашённая как врач, сидели вокруг стола, когда позвали Лену.

При тусклом свете торшера казалось, что каждое лицо приняло особую гримасу. Тени на скатерти лежали, как огромные переплетённые руки.

О том, что с Леной может случиться такое несчастье, «грязь» в семейных отношениях, сплетни среди знакомых, никто не мог себе представить. Илья Михайлович говорил — за несколько минут до того, как вошла Лена, — что он поражён тем, что его дочь «легла под первого встречного».

И то, что он так откровенно говорил об этом с женой и её родственницами, было полным уничижением дочери, полной победой над ней — перед «шлюхами» не оправдываются, не защищаются любовью, им приказывают, отселяют из дома, чтобы младшая дочь была защищена от дурного влияния.

Его ярость готова была выплеснуться в самой уродливой форме.

Елена Леонидовна молчала, брезгливо поджимая губы, Анна и Ирина Семёновна время от времени переглядывались и фыркали — ситуация не казалась им трагической.

С Леной даже не стали разговаривать, как будто боялись, избегали объяснений (чему она была рада), ей даже не позволили сесть. Просто Елена Леонидовна, всё также брезгливо поджимая губы и не смотря на дочь, медленно произнесла:

— Ты сделаешь аборт в больнице Ирины Семёновны, она проследит, чтобы все сделали хорошо, мы оплатим. Потом ты уедешь на время в Тулу к Анне, поживёшь у родни. Об аттестате позаботится отец. И не возражай! — Она перешла на крик, стала истерически плакать.

Анна с любопытством смотрела на Лену, Ирина Семёновна изображала строгость на круглом лице.

«Она уже порочна, — думал Илья Михайлович. — Для неё действительно нет запретов».

В мыслях этих он находил сейчас удовольствие. Любя по-своему Лену, он всё-таки хотел унизить её, чтобы оправдаться перед собой в том, что в душе давно уже отказался от неё и не хотел отвечать за её душу.

И как никто другой в этой комнате, он понимал, что это должно было случиться с ней, потому что он давно отказался от неё.

Елена Леонидовна кричала, уже не помня себя:

— Проститутка, ещё школу не закончила! И Лена, как будто защищаясь, подняла руки, вытянув их перед собой.

Её детские, тонкие руки оказались под светом торшера, и все в комнате увидели, что на пальце блестит дешёвое обручальное кольцо.

Стало очень тихо. Они поняли. И мать, опустив голову, сказала:

— Иди, отдыхай, иди к себе.

В больницу её никто не провожал. Сначала хотела Анна, потом, усмехнувшись, сказала, что ей надо закончить рисунок, и белый цвет больницы её раздражает. Елена Леонидовна была на работе.

Лена поехала одна с большой сумкой, которую в приёмном покое отобрали.

Она была готова к унижению, к новому страданию. Но не к обыденности совершаемого здесь.

Ей надо было всё время чувствовать, что кто-то ещё любит её, кому-то она нужна. Вадиму она ничего не сказала, а из каждого телефона-автомата на улицах звонила то одноклассницам, то приятельницам по летнему отдыху.

И всегда в трубке раздавались радостные восклицания, спрашивали, как дела, а она отвечала, что всё хорошо, только она болеет, но скоро опять позвонит, и отчего-то всех просила, чтобы её не забывали.

Операцию ей назначили на другой день, и весь вечер женщины в палате болтали, весело пугая друг друга. Из четверых — две были из общежития, они смеялись, одна говорила:

— За Ваньку и пострадать не жалко, хороший дружок.

Утром, после бессонной ночи, когда Лена, опустошённая, уже отказавшаяся от возможности и права любить того маленького ребёнка, который мог бы у неё родиться, увидела вокруг себя нескольких врачей и среди них — улыбающуюся Ирину Семёновну, она подумала: «Вот, пришли за ним», и потеряла сознание.