Эйтан Финкельштейн - Пастухи фараона

Ругать сына ругал, но довольство отпускал щедрое. Благо было с чего.

Все кончилось так же внезапно, как и началось. Приехали, дом вверх дном перевернули, имущество описали, отвезли Вульфика туда, куда он недавно ходил как на службу. Потом и Зою стали вызывать.

С лица женщина спала, веса десять кило потеряла, но держалась твердо: «Ни в чем муж мой не виноват, он все делал по заданию товарищ Коршиловой» — «По чьим заданиям действовал ваш муж, мы сами разберемся, — перебивал ее Владимир Иванович, — вы лучше помогите нам деньги отыскать. Хищений у него на два миллиона двести тысяч, а мы только половину обнаружили. Если поможете деньги найти, даю честное партийное слово, высшей меры не будет». Зоя все отрицала, все просила Коршилову вызвать: «Она подтвердит!»

Неожиданно вызвали к следователю Бориса.

— Не бойся, сынок, и говори им одно: ничего не знаю, — напутствовала сына Зоя.

Боря сделал вид, что не боится. На душу, однако, легла какая-то тяжесть.

— Э-э, молодой человек, — Владимир Иванович листал объемистую папку, — да вас и за собственные дела можно посадить.

— Нет у меня никаких дел, — хорохорился Борис, а у самого сердце ушло в пятки.

— Ну всего, что тут написано, перечислять не стану, время не хватит. Но вот, например. Шестого мая вы были в общежитии МГУ, корпус «Б», комната двести шестнадцать у студента из Нигерии Кв… али… мбо… Купили у него джинсы, которые потом продали товароведу из магазина «Мелодия». Показания зачитать?

— Не надо.

— Хорошо, не буду, — добродушно согласился следователь. — Тогда вот еще. Второго июня в том же общежитии вы посетили комнату шестьсот сорок пять, где проживала гражданочка Японии Томак…о. Провели у нее четырнадцать минут и приобрели кассетный магнитофон «Сони». Тут у нас и фотография. Показать? Вот он, магнитофон-то. Узнаете? Так-то, Борис Вульфович, — от добродушной улыбки на лице следователя не осталось и следа, — мы не только папашу твоего шлепнем, но и тебя, фарца проклятая, годков на десять упрячем.

Боря молчал. Это в математике он был не бум-бум, а в деле соображал мгновенно. Мгновенно же и сообразил — отсюда ему не выйти.

Владимир Иванович, меж тем, откинулся в кресле, закурил и немного смягчился.

— Ладно, парень, ты не думай, лично мне тебя жаль. Понимаю, запутался ты, под дурное влияние попал. И хотел бы тебе помочь, но ведь и надо мной начальство сидит.

Следователя Боря уже не слушал, в голове стучало: что же мне будут шить?

— Можно, конечно, попробовать, — продолжил Владимир Иванович. — У нас тут проблема. Следствие по делу твоего папаши девятый месяц идет, а мы все еще больше миллиона отыскать не можем. Знаем, что на эти деньги бриллианты были куплены. Знаем когда и у кого, а вот где спрятаны? С ног сбились — нету! Признайся, денежки у отца приворовывал, разговоры его подслушивал? Было такое?

— Было, — настороженно ответил Боря.

— Вот и помоги следствию. Если наведешь на след, я к генпрокурору пойду, партбилет положу, но папашу твоего от расстрела отведу и тебя на свободу вытащу. Договорились?

Боря кивнул.

— Ну давай, припоминай. Про дачи что слышал?

— Да не на даче они.

— А где же? — Владимир Владимирович от удивления привстал с кресла.

— В Ленинграде. В комнате у бабушки Доры большая люстра висит, вроде якоря. Вы ее развинтите…

В конце мая 1967 года в маленьком особняке израильского посольства, что на Арбате, дым стоял коромыслом: заколачивали ящики с мебелью, книгами, документами; новое здание посольства, скрытое за глухим забором на Большой Ордынке, ждало своих обитателей. Увы, новоселье не состоялось: 10 июня, в последний день Шестидневной войны, Москва объявила о разрыве дипломатических отношений с Израилем. Распаковывать ящики пришлось в Тель-Авиве.

Разрыв с Советами никого в нашей стране не удивил — Москва и до войны относилась к нам крайне враждебно — и ничего в сущности не изменил. Разве что еще дальше отодвигал разговоры о русских евреях, существование которых и без того казалось эфемерным. Во всяком случае, все тогда говорили о войне, чествовали героев, валом валили в Старый Иерусалим и на Синай, спорили — отдавать или не отдавать завоеванные территории.

Были, однако, в стране люди, которые не могли забыть о русских евреях в силу служебных обязанностей.

В августе 1912 года подтянутый, аккуратно одетый подросток из Каменец-Подольска держал экзамен в тель-авивскую гимназию «Герцлия». И хотя в Палестину его привезли всего месяц назад, он прекрасно написал сочинение, решил задачи по математике, назвал имя президента Американских Соединенных Штатов и дату смерти Александра Пушкина. Преподаватели пришли в восторг; тринадцатилетний Саул Мееров был зачислен в седьмой класс. Увы, учиться Саулу пришлось недолго — в 1917 году турецкие власти выслали его семью вместе со всем еврейским населением Тель-Авива.