Собственно, в этом же заключается суть программы, прочитываемой в книге Дозморова. Однако он делает еще один шаг: советует «смотреть на бегемота». Судя по следующей цитате, этот бегемот (или гиппопотам) попал в его книгу из «Книги Иова»: «Вот, гляди, траву жует бегемот, / вот в реке урод крокодил живет, / всем доволен целый сад-зоопарк, / слышишь: гав, мяу, хрю, фьюить, карк? / У меня в порядке слои небес, / у меня моря, реки, горы, лес, / и в траве, как тенор, сипит комар. / Чем торгуешься? Свой покажи товар». Таким образом, Дозморов в поисках «убитых» традиций добрался до времен Пророков — именно тогда, считается, была написана «Книга Иова».
Известно, Иов на речь Бога о бегемоте отвечает: «Теперь же мои глаза видят Тебя», что, собственно, и означает способность видеть — в смысле «постигать» «тайны мира». В отличие от него, герой Дозморова произносит: «Ты мне сказал смотреть на бегемота, / и я смотрю», в другом месте восклицая: «О, если б там, / в рекламе, на билборде, на листовке, / гиппопотам / изобразил осмысленное что-то». Иначе проблема слепоты, вытекающая из разницы между глаголами «смотреть» и «видеть», для него остается насущной. И здесь самое время вспомнить оговорку Ходасевича о становлении «духа», поскольку именно этим путем и шел Иов.
Получается, надо продолжать «смотреть на бегемота», следуя указанию, данному Иову: «...посмотри на все гордое и смири его», то есть доведи до меры, до разумного. К ясному и разумному стремился Ходасевич, идя от символизма в сторону классицизма и избегая всего, что Дозморов обозначил как «лирическая спесь». Поэтому и «печаль» свою он назвал «безупречной» — ту печаль, которая в разных формах, но неизменно присуща стремящимся за предел возможного романтикам. Присуща она и романтику Дозморову, нашедшему свой способ сочетания современности и традиции. Его герой часто (по Экклезиасту) смотрит на облака, ощущая родство с ними. Однако — в согласии с уходящей в глубь веков традицией — он склонен видеть в них напоминание о божественном истоке всего сущего: «И утром в пеших облаках висит / (мир не прекрасен, но небезнадежен) / такой простой, наивный реквизит, / что Он — возможен».
Многие стихи Дозморова моментально запоминаются, это значит, что слова в них подобраны точно, и они — о самом важном. О том, что все хоть и не слишком хорошо, но смешно и небезнадежно, надо только «смотреть на бегемота»
[1] Свидетельством востребованности Ходасевича в современном культурном пространстве является выход двумя изданиями подряд книги Валерия Шубинского «Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий» — СПб., «Вита Нова», 2011, 736 стр., 1100 экз.; М., «Молодая гвардия», 2012, 528 стр., 5000 экз. (серия «Жизнь замечательных людей»).
[2] Впервые опубликовано в журнале «Волга», 2010, № 9 — 10.
М. Л. Каленчук, Л. Л. Касаткин, Р. Ф. Касаткина. Большой орфоэпический словарь русского языка. Литературное произношение и ударение начала ХХI века: норма и её варианты. М., «АСТ-ПРЕСС КНИГА», 2012, 1008 стр.
Масштабный академический труд. Фундаментальный свод русского произношения. Самый полный набор «орфоэпем» (то есть варьирующихся в одной позиции звуков или варьирующихся мест ударения в словоформе). А начинать разговор о книге приходится так, как будто мы имеем дело с прихотливо-сложным романом или сборником авагардно-непонятных стихов.
«Пастернака не читал, но…». Некоторые работники СМИ, даже в руках не державшие этот фолиант весом в 1805 граммов, поспешили возвестить о жуткой опасности: словарь узаконил наряду с произношением «включ и т» допустимый вариант «вкл ю чит». Horribile dictu! Страшно сказать! Нет, на это мы пойти никак не можем.
А тут еще один из авторов словаря, а именно М. Л. Каленчук в интервью для прессы подлила масла в огонь. Дескать, глаголы на « - ить » тяготеют к переносу ударения, и когда-нибудь словари разрешат говорить «зв о нит» (пока такой вариант дается с пометой «! не рек.», то есть «не рекомендуется»). Ну, тут ревнители родной речи дружно попадали в обморок: «зв о нит» — это гибель русского языка и конец света!
Не конец, а дальнейшее естественное развитие. Просто мы, представители старшего поколения, до воцарения новой нормы можем не дожить — отсюда и наши апокалиптические настроения.
Вообще отношение нашей культурной среды к языку отмечено каким-то патологическим неприятием новизны. Эдакий мизонеизм — есть такой психиатрический термин. Хочется нам русский язык законсервировать, запереть у себя дома и не выпускать на улицу, чтобы не набрался чего-нибудь дурного. Между тем живой процесс обновления языка по своей сути позитивен. Он ценен и эстетически. Высшие свершения художественной словесности — это произведения, динамика которых питается энергией языковых исторических сдвигов. Таковы, например, «Евгений Онегин», «Преступление и наказание», поэма «Двенадцать», платоновский «Чевенгур». Их авторы не были пуристами и не боялись заглянуть в будущее языка.
Читать дальше
