И даже Анна, когда Наська с мужем и ребенком покинула палату, а я дождался их ухода, потому что не мог оторвать глаз от этой картины… Так вот, даже Анна приподняла кисть, больше напоминающую корягу, нависшую над темной рекой, и покрутила суставом на сотую долю оборота, словно бы над темной рекой пронесся ветер.
Не надо войн, революций. Надоело.
Просто нарожайте детей и принесите их к Белому дому.
Принесите и положите перед охраной.
Пусть орут.
Миллионы.
Миллиарды.
Здоровых, крепких младенцев.
От которых хочется жить.
У нас не так.
Снуют между рядами бездельников упырихи с презиками.
А «наглых» сперматозоидов, которые поняли, что они в ловушке, и в отчаянном прыжке пробили смерть, воняющую химическими заменителями клубники, на выходе ждут рыночник, торговец спиртом, дилер, сутенер, а если и это «не поможет», — безымянный убийца с булыжником в руках.
Копаю грядки на своем вот уж два года как холостяцком огороде.
С женой мы развелись, потому как я был застукан с поличным, на месте преступления, и сказать, что, мол, я тут в трамвае катаюсь, язык не повернулся.
И все ради кого…
Эх! Хорошо, что не разлетелась эта история по городу.
Жена вот прямо как узнала, так чемоданы собрала — и адью.
Как не бывало.
А я остался, подлый и одинокий.
Анна, помню, от души повеселилась надо всей этой историей:
— Проводил свою я клячу,
У ворот стою и плачу:
«Ой ты, милая моя,
Подь ты на хрен от меня…».
Сиделка позвонила мне примерно в половине пятого дня.
— Что? — выдохнул я в трубку.
— Вроде получше стала. Слушай, тут дело идет к выписке. Ты бы сходил, похлопотал, чтобы оставили на платной койке. Куда тебе такой довесок? Не к мужу ведь в дурдом ее отправлять.
И я ходил, хлопотал, оформлял бумаги.
Потом заскочил к самой Анне.
Старушка у меня порозовела.
Я помог ей сесть, вернее, просто приподнял ее на подушке.
— Надоела я вам всем… — неожиданно выдала Анна поток связной речи.
— Да ладно ты… — Я положил руку на ее невесомое, птичье плечо. — Выздоравливай, давай. У нас с тобой на лето ведь планы, забыла? Нам жить и картошку копать…
Соседка покачала головой, и трудно было понять, не забыла она о планах или им не суждено будет сбыться.
Анна и Моль сидели на скамеечке у забора и смотрели на огород.
Марья хлопотала в доме. Последнее время она отдалилась от двух своих новых подруг.
А огород был красив. С ровными рядками картошки, выполотыми грядками с луком и свеклой, редисом и морковью, укропом и петрушкой.
— Славно потрудились, — вырвалось у Моли. — Эх, бабка, жалко, сигарет у тебя нет. Покурить хоцца.
— Так ты у подруги стрельни.
— У Марьи? Курит, что ль, курва?
— Зачем у Марьи…
Солнце зашло за тучи.
Моль продиралась через лес на единственный огонек среди первородного мрака.
У костра сидела Надька. И в то же время не Надька. Что-то изменилось в ней. Она была словно старше себя на пару месяцев. И когда Моль присмотрелась, то поняла, что именно в Надьке было не так. Вернее, именно так, как и должно быть. У Надьки появился маленький, еле заметный животик.
— Моля, ты куда делась? Парни тебя искать побежали, да тоже заблудились, наверно, — хихикнула Надька. — Садись греться. Я уж изготовилась в город ехать. Страшно тут. Сгинули, думаю, все вы, что ли?
— Слышь, Надька…
Тут голос у Моли дрогнул, и она неожиданно сгребла подругу в крепкие, неженские объятия.
— Наденька ты моя… Не ходи никуда. Я уйду, а ты не ходи. Сиди тут, слышишь? Просто — не смей.
Надька кивнула:
— Ладно, ладно. Чего разоралась?
Потом опустила голову на плечо Моли, тут же засопела и даже негромко всхрапнула…
Моль снова ринулась через лес.
Обдирала с себя одежду, кожу, исступленно шептала: «Господи, вынеси. Вынеси меня, Господи. И вынести, Господи, пособи…».
Наконец выскочила на дорогу.
Анна светила фонариком:
— Скорее, скорее.
Из темноты на них летела машина, большая машина. Моль махнула рукой, и тут же раздавался визг тормозов. Фонарик погас.
— Подвезти, красавица?
— Да, подвезти, — хрипло выговорила Моль.
— Куда?
— В Воронье Поле.
— В Воронье Поле — это можно. Это нам как раз по пути. Полезай в машину.
Моль обернулась, угадала в темноте крестовый взмах легкой, почти птичьей руки и взлетела в салон…
Когда она отняла свое мертвое лицо от липкой грязи, кто-то утер ее и погладил по голове.
Открыв незрячие глаза, она увидела саму себя, такой, какую видела во сне и так хотела увидеть в жизни.
Читать дальше
