Лоран Годе - Врата ада

По другую сторону бронзовых ворот труп дона Мадзеротти задергался в конвульсиях. Тело, которое лежало неподвижно, постепенно холодея, теперь сотрясала дрожь. У него порозовели щеки — в тело проникло жизненное тепло. Внезапно он открыл глаза и задышал — словно вынырнул на поверхность воды. Сердце забилось. На самом деле сердце его остановилось лишь на несколько секунд, но время в аду исчисляется по-другому, и этих нескольких секунд хватило на все.

Дон Мадзеротти тут же встал. Он был еще немного бледен, и сердце сжималось в груди, но он прекрасно помнил, что пережил по другую сторону ворот. Он не потратил ни единой секунды на поиски Маттео, он и так знал, что больше не увидит его. Но стал искать глазами Пиппо. Он был здесь, перед бронзовыми вратами. И по сравнению с ними выглядел просто жалкой букашкой. Малыш стоял на коленях спиной к священнику и изо всех сил колотил в ворота, чтобы они вновь открылись.

Дон Мадзеротти тихонько подошел к нему. Мальчик рыдал. Он все стучал и стучал, из последних сил. Пусть врата откроются и выпустят его отца. И они увидятся опять. Он стучал, стонал, заламывал руки, лицо кривилось в гримасах. Он не унимался. Отец был там, всего в нескольких метрах от него, но он не мог добраться до него. Отец. Он хотел к отцу. Чтобы тот опять обнял его. Чтобы Пиппо опять услышал его голос. Чтобы врата опять открылись!

Дон Мадзеротти не осмелился помешать ему. Так и стоял рядом, потрясенный этим душераздирающим зрелищем: малыш, бросающий вызов самой смерти. Слушал, как его кулачки вновь и вновь бьют по бронзовым вратам, и поражался его упорству. Эхо этих ударов все нарастало и разносилось по лабиринтам потустороннего мира. Дон Мадзеротти представлял Маттео, по-прежнему стоящего на коленях, там, с другой стороны: наверно, он прислушивается, до него долетает звук этих ударов. Конечно, он понимает, что это его сын. Что сын не смирился, не хочет расставаться с ним. Что он любит его, хочет жить с ним вместе. Пиппо зовет его. Разбивая в кровь кулаки. Кричит о своей беззаветной детской любви. И отец, по другую сторону врат, наверное, благословляет каждый из этих ударов как самый прекрасный подарок, который он когда-либо получал.

Дон Мадзеротти не мешал мальчику колотить в ворота, но наконец тот совсем обессилел и упал навзничь в грязь, сраженный усталостью. Не мешал, чтобы Маттео не чувствовал себя одиноким. Пусть он услышит, как сын благодарит его и плачет. Пусть до него долетят звуки жизни — хоть и отчаянные, несчастные — и больше не сомневается в своей победе.

И только когда Пиппо лишился чувств, старик благоговейно взял его на руки, как святую реликвию, и двинулся в обратный путь.

Когда Маттео и дон Мадзеротти исчезли в проеме башни, Грейс, Гарибальдо и профессор остались ждать их на грязной земляной площадке, разделявшей две скоростные дороги. Все молчали. Сколько времени прошло? Они не знали. Время замедлило свой бег. Окутавшие их сумерки действовали успокаивающе. Сначала они просто ждали, как на перроне вокзала или у дома. Профессор сел у подножия башни, поставив свой старый саквояж между ног. Гарибальдо выкурил сигарету, потом вторую, третью. Только Грейс ходила взад-вперед, пытаясь представить себе, что сейчас переживают Маттео и дон Мадзеротти. «Почему я не спустилась? — подумала она. — Разве я тоже не мертва?» Она думала о своей никчемной жизни, одинокой и пустой. «У нас только одна жизнь, и моя вообще ни на что не похожа. Не жизнь, а жалкая уродина». Она вспоминала, как издеваются над ней на улицах, как обзывают ее со злобой и отвращением. Одна-единственная жизнь. Полная презрения и насмешек. И все же она не спустилась. Потому что вдруг поняла, что ей нечего делать среди мертвых. «Да, я люблю ее, эту жизнь, — призналась она самой себе с печальной улыбкой. — Она уродлива и пропахла потом, но я люблю ее. И город тоже, с его длинными черными улицами и странными обитателями, которые, матерясь, роются в мусорных баках. Я здесь у себя дома», — подумала она и с удивлением осознала, что в ней больше жизни, чем ей казалось. Она не спустилась в ад, потому что несмотря на смрадную слизь, от которой приходилось отмываться по утрам, ей было здесь хорошо, разве что чуть грустно и порой страшновато, как ребенку, которого мир забрызгал грязью.

Прошли минуты, часы, и постепенно их сморила усталость. Гарибальдо уселся рядышком с профессором, прислонившись спиной к каменной стене, а Грейс растянулась на траве. Они уже не вздрагивали от несущихся мимо машин. Они даже не слышали их. В какой-то момент к ним подошел бледный мужчина с трясущимися губами, наверно, хотел попросить у них что-нибудь: денег, прикурить или что еще, но, посмотрев на них, почему-то сразу понял, что ему ничем здесь не разжиться, и пошел восвояси. Позже — но когда именно? — проехала, завывая, «скорая помощь», но и это не вывело их из оцепенения. Казалось, они уснули, впрочем, скорее всего, они на самом деле не спали, а впали в прострацию. Вскоре ночь достигла своего апогея. Воцарилась полная тишина. И ни единой машины. Город не издавал больше ни звука.