Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

— О, Дим Димыч, какая радость, ты опять к нам приехал. А то мы от тоски чуть не подыхаем. Что натворил? Опять кого-то изуродовал?

— Да не за себя, гражданин начальник, за товарища.

— Сколько сроку осталось?

— Два года, а от вас на Север поеду, в ссылку к белым медведям.

— А сидеть как думаешь? Опять будешь сетки на подвале рвать? Учти, сейчас я наварил толстую проволоку, уже не сломаешь.

— Да нет, гражданин начальник, тихо-тихо буду сидеть. На Север надо поехать, давно там не был. Хоть там пожить немного. А сейчас работать намерен, — ответил я майору.

— Так, — сказал Жабин, — пойдешь в шестьдесят пятую камеру. Увести!

Когда я вошел в камеру, насвистывая «Солнце всходит и заходит, а в моей тюрьме темно», меня встретили товарищи: Витя Кряж, Тутуй. Мы вместе были в зоне Навои. Витек посмотрел на меня, сказал:

— Я, Дим Димыч, как чувствовал, и ребятам сказал, что ты в зоне долго не продержишься. И вот ты уже тут.

— Ты знаешь, Витек, мне всю жизнь не везет. Я родился под какой-то звездой несчастливой. Когда в сангородке лежал, вот тогда только и тормознулся. А так бесполезно. Как появляюсь в зоне, так ЧП обязательно. Ну а вы как живете? В камере есть квитки на отоварку в ларьке? — спросил я.

— Да вот десять рыл нас в камере, а всего четыре квитанции. Жабин, сука, иногда выводит на работу, иногда — нет.

Я дал ребятам один «баш» анаши. Они забили «Беломор» и подкурили. Потом из обложки книги я вытащил триста рублей, шестерым дал по пятьдесят и сказал:

— Надо Жабина уговорить, чтобы эти бабки вы положили на квиток. Тогда бы мы могли каждый месяц ништяк оговариваться. Ясно?

Мы лежали на нарах, и я рассказывал ребятам, как в этот раз администрация колонии Бекабада отнеслась ко мне по-божески.

— Я и на суде канал как главный свидетель, а то, что я изуродовал Филина и Трахому, так суд вообще не взял во внимание.

В это время под землей истошно завыла сирена, а через минуту сильно тряхнуло. На территории тюрьмы стояла высокая водонапорная башня, так она сразу рухнула на землю. И такой грохот стоял у нас под землей, будто гром прокатился по камере. И снова стало трясти, только уже без остановок. Кое-кто из зеков полез под нары. Я им говорю:

— Куда вы, пеньки, лезете? И так на пять метров мы под землей, а если завалит, то вообще не найдут.

Я подошел к двери. Обычно по коридору слышно движение, а тут — тишина. Как потом выяснилось, все надзиратели удрали из тюрьмы. Потом вернулись, когда пришли в себя и привыкли к тряске.

Ташкент трясло еще месяцев пять хоть и постоянно, но уже не так сильно. Тюрьма, к сожалению, не развалилась, за исключением водонапорной башни и одного угла здания. Там в одиночной камере человек сидел, так ему ноги отдавило, калекой стал.

Но жизнь продолжалась. В Ташкент из всех республик Союза стали приезжать строители. Каждый день «ящик с хипишем» передает: «Ташкент встречает строителей с музыкой, цветами». Слышны смех, музыка, песни. Жизнь на свободе кипела и плескалась через край. Город быстро построили, считай, заново. Но не обошлось без преступлений.

Над нами была транзитная камера, а через нее шел этап за этапом. Мы постучим, спросим:

— Откуда этап?

— Строители Ташкента, — отвечают нам.

Срока много не давали: год-два, от силы — три. Но тюрьму набили полную. Тюрьма гудела от народа, как растревоженный улей. Крупных краж и грабежей в городе не было, в основном попадали за хулиганство. Они и в камерах постоянно выясняли отношения. Нам в подвале хорошо было слышно, как наверху питьевые бачки по камере летают. Потом всех развезли по лагерям, и стало тихо.

А у нас жизнь продолжалась, как всегда, однообразно: подъем, оправка, завтрак, прогулка. Если кто записывался к врачу, вели наверх. Я упорно не хотел этого делать. Знал, что Галина Александровна работает, и не хотел бередить ей и себе душу. Зачем мешать человеку жить? Что я могу ей дать? Ровным счетом — ничего.

Майор Жабин относился ко мне хорошо. Всю камеру выводил на работу, мы старались режим не нарушать в знак благодарности майору за то, что он деньги записал всем на квиток. Вся камера стала отовариваться в ларьке, жизнь стала веселей.

Как-то проходил этап через верхнюю транзитную камеру. С этапом шел Валек, кент Завена, которых в лагере Мурунтау я загнал на вахту к солдатам. Он, видимо узнал, что я в подвале сижу, залез на решетку и начал кричать:

— «Крытники», где там Дим Димыч?

Я залез на решетку, крикнул:

— Здесь я!