Виктор Корнев - Четыре реки жизни

Метель притихла, луна, сквозь тучи освещала кладбище и мою глубокую, полузасыпанную борозду в снегу. Быстро разыскал лыжи у дальней могилы и, захватив на обратном пути со звезды ботинок, уже минут через сорок снова был в бараке. Поблагодарив своих спасителей и переодевшись в свои подсохшие и уже теплые одежды, отправился на лыжах к своему недалекому дому. Мама заждалась и уже начала беспокоиться, где ее старший сын мог так запропаститься. Но никто из моих друзей не мог даже толком сказать, что случилось. Все думали, что я давно дома. Вот тут я и подъехал. Все волнения мигом улеглись и, получив подзатыльник, я отправился ужинать и спать. Шел двенадцатый час ночи.

Пальцы рук и ног потом потемнели, волдыри долго болели, кожа несколько раз сходила. Мама лечила меня какими-то мазями и примочками. Ногти сошли и выросли новые, но так никто и не узнал, что же произошло в тот холодный февральский вечер, в снежную пургу с лыжником-одиночкой.

Летом я вновь резвился на горячем чистом речном песке на нашем прекрасном пляже, совсем забыв, давний зимний поход. Лишь изредка, во сне, вспоминались картины, как я полз на четвереньках ночью, в пургу по глубокому снегу кладбища в одном лыжном ботинке, не чувствуя рук и ног. Да и сам я после того случая уже стал не таким бесшабашным, как раньше.

На следующую зиму из старых чулок сделал гетры, снег уже не забивался в ботинки и ноги мерзли намного меньше. Теперь, на излете, вспоминаю, что же меня спасло. Думаю, что прежде всего, умение ходить на руках и бегать на четвереньках, как обезьяны, да еще воля и закаленное рыбацкое терпение.

Замерзнуть в снегу в четырнадцать лет. Нет уж дудки, это не для меня!

***

Глава 9. Учеба.

Проблем с учебой у меня никогда не было, учился неплохо, нередко с удовольствием, была неплохая визуальная память и железная логика с детства. А уже в техникуме добавилась и слуховая, неплохо запоминал лекции и быстро конспектировал их. Ранняя беготня и гимнастика способствовали развитию кинестетики, двигательной памяти. Только в начале помню, были проблемы с букварем – не нравились глупые тексты про «Филлипка» и «Рамы», которые надо мыть. До сих пор помню эти черные жирные буквы букваря, выпуска 1950 года.

С явным удовольствием воспринял «Естествознание» в 4-м классе. Потом любовь перешла на «Географию» и «Физику». Так, как сестры были старше и зубрили уроки в нашей общей детской комнате, то переходя в следующий класс, я уже многое знал. Да и их интересные учебники с картинками я с удовольствием прочитывал по несколько раз за год. Поэтому новый материал воспринимался, как уже нечто знакомое.

У географички, молодой симпатичной татарочки из 25 школы, я был «любимчик» – помогал развешивать карты и пособия, в трудные минуты проверок, мог всегда показать на карте, где какая гора, река или озеро-море, их высоты, длины и глубины. В седьмом классе открылась математика, приболев перед Новым Годом, за время болезни и каникул перерешал все задачи и примеры, что были в учебнике. И новый материал был для меня самостоятельно пройденным, задачи на составление системы из двух уравнений второй степени щелкал как орехи. А это оселок, на котором многие отличники пасовали.

Но в школе я никогда не был отличником. Не любил английский язык. Будучи прагматиком с раннего детства, категорически отказывался коверкать язык и учиться произношению. Хотя щеголял детским эсперанто, когда последний слог в словах менялся с первым. Взрослые нашей тарабанщины не понимали, а мы могли, не таясь, договариваться о своих проделках.

А проделки были не всегда безобидны. Поздним вечером на нитке привязывали камешек, кнопили его к оконной раме и спрятавшись за далеким забором подергивали нитку. Раздавался громкий стук в окно. Подойдет хозяйка к окну, высунется – никого нет. А мы опять, стук, стук! Один раз мужик, рассверепев до белого каления, выскочил в окно в одних кальсонах и гнался за нами перелезая через заборы и матерясь до хрипоты несколько минут. Да где уж там нас догнать, шустряков. Все дырки в заборах узки, только нас и пропускали, а пока этот громоздкий увалень перелезал через забор, мы в темноте растворились, как птицы. Был шум и нет ничего. Так мужик и не понял, кто же мешал ему спать. Поэтому на следующее утро орал на всех, кто был малого роста. Мы же делали вид глупых детей, не понимающих о чем разговор.

В школе тогда дисциплина была строгая и нас, с 17-го поселка, городские недолюбливали, но побаивались. Ребята мы были крепкими, сплоченными и постоять за себя могли. Однако вольностей себе тоже не позволяли, в школе не курили, отягивались на уроках физкультуры, на стадионе и спортивных секциях. Секции вели десятикласники, шкод и курильщиков выгоняли только так.