Константин Смелый - Кругом слоны, Миша

В комнате на третьем этаже сладко пахло деревом. Как всегда. Полина включила компьютер. Запустила скайп. Двадцать минут чередовала фейсбук и новости, посматривая в непроглядное окно перед столом. Днём там появлялось озеро. Пятна электричества в небе по бокам оказывались вершинами холмов.

Звонок выскочил поверх фейсбука в 23.52. Полина выбрала «Svara med video». Надела наушники.

— Привет, Тань, слышишь меня?

— Да, отлично слышу, привет. А ты меня?

— Тиховато. О, зато вижу теперь.

Чёрный квадрат посреди экрана наполнился женским лицом в очках. Позади лица зернился мрак. Единственный источник света тлел где-то внизу, и было трудно решить, изменилось ли это лицо с прошлого раза.

— Хорошо выглядишь, — сказала Полина.

— Ты, я гляжу, тоже… Так лучше?

— Да, гораздо лучше.

— …Щас, секунду, — женщина ненадолго исчезла из квадрата. Вернувшись, первый раз улыбнулась. — Ну, как дела, подруга?

— Да как сказать, чтоб ты не завидовала… Так-то нормально всё. На работу по специальности устроилась — это в ноябре ещё. Катька растёт, как на дрожжах. Сёрен скрывает недостатки…

— Зверушек опять лечишь? — женщина в квадрате качнулась ближе к камере.

— Лошадок. У нас все хорошие девочки на лошадках катаются. Ну, и скотину местную по вызову, прямо на фермах. Каждую неделю топчу навоз в резиновых сапогах. Пришлось, видишь, профиль сменить…

— Романтично-то как! Коровки в хлеву…

— Ага, видела б ты этот хлев. Там приборов больше, чем у тебя в университете. Как наука, кстати? Раскрыта тайна сознания?

— А как же. Почти, — женщина сняла очки и принялась тереть глаза. — Ещё лет двести в том же духе — и всё будет ясно, как день… Метцингер мой, правда, оптимизмом пышет. «Нье польше пья-ти-дье-сяти льет, Танья», — сказала она с немецким акцентом из плохого кино про войну. — А я что, против, что ли? «Как скажете, Томас»…

— Он у тебя по-русски заговорил?

— Нет, придуриваюсь просто… Слууушай. У меня же защита в конце апреля. Приезжай, а? Помашешь флагом в заднем ряду. Остановиться у меня можно…

— Уже защита?! Какая ж ты, Тань, молодец…

— Что значит «уже»? Пять лет! И это ещё с опозданием на год. Прошлой зимой должна была закруглиться. Причём закруглилась, самое смешное. Дописала, сдала последний раз Метцингеру на растерзание. Ура, думаю. И тут, блин, все как с цепи сорвались. Кааак наоткрывали новых данных, напубликовали, — хоть в топку всю диссертацию. Начинай с начала. Целый год кромсаю, правлю. По ночам рыдаю, как Анна Каренина последняя. Кошмар, да?

— Кошмар, — охотно согласилась Полина. — Какого числа, говоришь?.. — она кликнула дату, чтобы открыть календарь.

— Двадцать второго апреля. Это пятница будет. Приезжай обязательно. Папа тоже приедет из Питера. Познакомитесь наконец…

— Спасибо, — Полина закрыла календарь. — Попробую отгул выпросить. Должны дать. Если массовый падёж скота не начнётся…

— Никакого падежа! Или падёжа?.. Всякий падёж отменяется до конца весны. Очень тебя буду ждать.

— Очень буду стараться.

— …Ну что, — женщина в квадрате бодро мигнула. — Раз уж о скоте заговорили. Вернёмся к барану нашему. Что с ним стряслось?

Полина не ответила. Несколько секунд она глядела на клавиатуру.

— Извини, — сказала женщина другим голосом. — Извини. Дурацкая шутка. Как обычно. Язык без костей…

— Да нет, я не обиделась, — Полина оторвала глаза от клавиатуры. — Мне-то чего обижаться… Просто… — она закусила губу, подыскивая слова. — Жалко на него было смотреть сегодня. Не только сегодня, конечно… Но я не об этом с тобой хотела — не совсем об этом. Мы в кино с Сёреном ездили. В местный центр цивилизации наш. После кино пошли в кафе — там рядом всё, в одном здании. Поднимаемся на второй этаж и видим: Мишка сидит, один. Перед ним кружка кофе пустая. И перчатки лежат кожаные. Я вначале не обратила внимания — думала, его перчатки… Он, как меня увидел, задёргался сразу, занервничал. Глаза забегали. Вообще, дёрганый был с самого начала. Пришибленный какой-то… Мы к нему подсели — не мимо же проходить, правильно? Завели нечто вроде разговора. Тут я замечаю, что перчатки женские. Дешёвые такие женские перчатки, поношенные. Пахло от них духами забористыми какими-то — я уж не помню, когда такое нюхала последний раз. Я ему и говорю: «Миша, ты со спутницей здесь?» Думаю: она отошла, а мы тут припёрлись, как танки, раскинули задницы сразу. Он смотрит на меня заячьими глазами. «Да ты чтооо! я одииин! перчатки забыл кто-то!» Только что руками не замахал. «Персоналу», — говорит, — «надо отдать». Ну, я подозвала официанта, отдала ему перчатки. «Вот», — говорю, — «забыл кто-то». Мишка смотрит, как уносят перчатки эти, и у него, ты понимаешь, страсти Христовы на всю физиономию. «Ты», — говорит, — «ты всё всегда знала. Признавайся, что ты всё всегда знала». Я дурочку включила, естественно: «Что я такое знала, Миша? У тебя всё в порядке?» И так далее. Вижу: он хочет договорить что-то, распирает его, но не может, боится. В общем, вскочил со стула, пакеты свои в охапку и убежал. То есть буквально: убежал. Официанта сбил с ног на лестнице. Мы-то досидели, конечно, с Сёреном, доели своё. Пока жевали, я соображаю: мать моя женщина, суббота же. Все магазины в четыре часа закрылись. А у него же из пакета одежда торчала купленная. Две сорочки в прозрачной упаковке, под ними ещё что-то. Нет, я не уверена, конечно, на сто процентов. Но, похоже, понимаешь? Он три часа сидел над этими перчатками, понимаешь? Как минимум, три часа…