Елена Костюкович - Цвингер

— А я ездил на экскурсию к тебе в Турин.

— Эти экскурсанты, кстати, тоже вечно справляли нужду, как Ганимеды, в кустиках перед нашим домом.

— А где в Турине был ваш дом?

— В Международном бюро труда, прямо на территории.

— Ой, это не бывшая Олимпийская деревня?

— Ну да, перестроенная для сотрудников международных организаций.

— Так мы же там и ночевали! И помню тот парк!

— Да уж, конечно. Туда селили обормотов по культурному обмену.

— Странно, что мы не столкнулись с тобой нос к носу…

— А вы ходили на волейбольную площадку? Там наши то играли, то сидели и курили. На низеньком парапете…

— Да я со спортом, Антония… По мне, хоть его не будь. Кроме футбола. Это ты, спортивная душа, на волейболах… олимпиадах…

— Вот окончится эта Олимпиада, взлечу, как Ганимед, и растворюсь.

— Я тебе растворюсь! Нет, никакого спорта в моем случае. Что ты! Ноль усилий, полный релакс. Экзамены сдали, лето чудесное впереди. Валялись на траве в парке Валентино, покуривали. А ты небось потела, гребла куда-нибудь на байдарке. Там по реке плыло их невесть сколько, и всюду школьницы. Я лежал под акацией и глядел на лодки. И как-то вдруг подумалось тогда, что классно бы отшвырнуть косяк, прыгнуть в воду и сдернуть в воду первую девочку с носа первой лодки!

— Мое место было именно на носу.

— Когда? В каком году? Постой, в котором году мы ездили на экскурсию на эту?

— Как я за тебя знать могу. Ты путаник, даже не знаешь, что и в каком году с тобой было.

— Да, я, бывает, путаю. Это еще не повод издеваться. Ах, ты, ты наглая! Проси пощады, или…

— Не попрошу. Ай, отпусти. Вот вдруг ты перепутаешь что-нибудь важное, и выйдет кошмарная неприятность. Ну, например, мы с тобой друг друга потеряем.

— Этого я тоже боюсь. Ну давай будем беречься. Не потеряемся. Я не перепутаю. Для начала я должен у тебя кусок уха откусить. Небольшой. Тогда я опознаю тебя, если окажусь без очков. По откушенному уху.

— А еще меня можно по чиханию опознать.

— Вот-вот.

— А что делать, если все-таки потеряемся?

— Ну, веревочкой обвяжемся. Или, как в сказке, сыпать кусочки сахара…

— Нет, я серьезно. Где мы встретимся, если не сможем встретиться?

— В центре ГУМа у фонтана!

— О, не надо, слишком ГУМ на тюрьму похож с этими галереями и мостиками. С меня уже и той, итальянской, тюрьмы хватило.

— Ха. Мне в голову не приходило. Действительно похож… Хорошо. Кроме шуток. Хочешь — условимся. В Милане в университете на славистике. В случае чего оставим там, что ли, записку, какое-нибудь сообщение друг для друга.

— Нет, лучше в Орте. На Святой горе. Там хотя бы не скучно ждать.

— На какой, на Лысой? Куда обычно ты летаешь на помеле?

— При чем тут Лысая. Называется Святая гора в Орте. Но она только называется Святая. А там не дьявольщина и не святость, там в основном партизанщина. В Орте было самое знаменитое Сопротивление в Пьемонте в последнюю мировую. Мы туда ездили на выступления ветеранов бригады Франки. Вот кто партизанить умел. Немцев лупили, приговоренных к казни спасали. Похитили дочку немецкого консула. Какие номера откалывали! Если учиться у кого-то, только у них.

— Да зачем нам учиться у кого-то. Мы и без них умеем все, что требуется нам с тобою. Надо только практиковаться. Начнем скорее. Иди сюда.

Стоял июль, по-украински липень. Липы цвели в близком к «Космосу» ботаническом гартене. Округа гудела от пчел. Антония вызнала от посольских знакомых, что в пригороде, полулегально, в каком-то ангаре по утрам торговали крестьяне дарами полей (продажа продовольствия с рук и вообще была запрещена, а в Олимпиаду-то!). Добралась туда на метро и приехала гордая, волоча корзинку красной и белой черешни. Попросила насыпать пополам. Да еще купила в магазине почти без очереди камамбер и черный хлеб. Какой французский (нормандский) обед получился для Викиного ублажения! Обещала на будущий день сочинить и капрезе из помидоров, сулугуни и кинзы. На этот раз уже в честь Италии.

Тонкие длинные руки, кисти в царапинах — бездомных котов к ветеринару опять таскала. Не хотела верить, что ветеринар их принимает, чтобы за деньги перепродавать в лаборатории для опытов. Ногти у Тоши не загибались внутрь, а вместо этого росли вперед и вверх, как пальцы у Сахара в пьесе Метерлинка. Отламывай и ешь.

— Как! Ты опять с этим сахаром? Если хочешь знать, сахарный дед, это мой настоящий классовый враг. Нечего ухмыляться. Нет, ну мне правда неприятно, Виктор. Ты бы лучше спросил о другом моем деде. Вот тот — настоящий народный экземпляр. Без попыток примазаться к буржуазии. Я им горжусь. Он крестьяном был. Сеял панику!