Елена Костюкович - Цвингер

Порыв разбился, и, неудовлетворенные, художники побрели обратно к своим плакатам.

Это первая неделя была. Сима малевал новые декорации к испанскому спектаклю — да зачем сейчас он? И взвешивал, как бы сделать, чтобы попасть в добровольцы, а не проторчать всю войну, строя в городе идиотские макеты штабных зданий на тех пространствах, где их нет, и наводя на небо марафет, камуфлируя объекты.

Кому-то из товарищей пришла мысль обратиться в редакцию газеты «Вечерний Киев», к главному редактору. Побежали к тому в кабинет. Тот растерянно принял, внимательно выслушал и сказал — сделает все возможное. Через четыре дня телефоном в театр всех художников вызвали в редакцию и сказали, что могут взять их в военкоматы оформлять призывные пункты, рисовать лозунги и плакаты писать. А на фронт, имейте в виду, вам не идти, у художников броня, у работников искусства броня.

Побрели в музей. И, о радость, внизу в вестибюле запись в ополчение. Все столпились перед учетчиком, нависали над передстоящими, старались пораньше попасть. Самый долговязый парень, перевесившись через остальных, повторял свою фамилию:

— Тетерев! Тетерев!

— Да не токуй ты, — отпихнул Сима его локтем.

В этой очереди почему-то, похоже, думали, что ополчение составляет большую силу и стоит им появиться на фронте, будет выиграна вся война.

А над левым плечом у Симы вис кто-то прищуренный, остробородый. Из театра. Это явно был актер, загримированный под Мефистофеля. Что за странность, сказал себе Сима. Грим и бутафория все те, которыми я заведовал и которые рекомендовал для этой роли, но только вот такого исполнителя я в нашем театре не видал.

— Записаться в ополчение еще не означает стать солдатом, — промычал этот черт-самозванец на ухо Симе. — Не пишись в ополчение. Их же перещелкают всех до одного. Берегись двадцать восьмого числа и держись за свет.

Ровно в этот миг работу писаря, заносившего имена в ополчение, прекратили. Пришло распоряжение из райкома остановить все. Все столпились с вопросительными лицами перед столами. И вдруг в той же суматохе прибежал Котов и Симе сказал:

— Дуй опять в военкомат, там набирают на курсы быстрой инженерной подготовки, будешь заниматься разбивкой траншей и светокамуфляжем! Живо беги!

Вика рассказ этот помнил из дедовых уст, с детских времен. Кто был Мефистофель и куда провалился — осталось тайной. Только знаем, что в этот день писарь больше никого не записывал, а всех записанных постигла одна судьба, та самая, предсказанная всеведущим дьяволом.

Это уже по памяти Вика восстановил.

Интересно, что об этом дальше Сима пишет в синей тетради? Об ополченцах? Об их участи — с первой минуты военкомата до последнего рокового осколка, до заляпанной кровью канавы. Действительность, увиденная их глазами, выходила и фантастичной, и вместе с тем реальной. Как дед мог знать? Что знал? Ну, нет, естественно, стилизовал. Может, Мефистофель сгримасничал, набубнил, к чему оно потом должно было выйти? Прямо как у Бабеля: «это, товарищи, не факт, а на самом деле было»?

Виктор посидел, посопел и позвонил на стойку. Курц на месте. К сожалению, факс не пришел. Ну, вот это дает Мирей! Ополоумела она? Или что? Как работать без расписания? Необходимо дозвониться до нее и накрутить хвост.

Сонно дотащился до холодильника, вытащил пиво и арахис и, отложив ксерокопии, стал читать написанный для Бэра файл.

Годится или чего-нибудь не хватает?

Для портрета Семена — не хватает главного в его жизни. (Хотя в сборнике, который будем делать, этой части «о главном» не место.)

Для того чтобы Жалусского понять, точка отсчета — Лиора.

Постоянно в дни фронта и плена Лиора каждый день говорила с ним, подсказывала, сберегала. А после выхода из окружения, когда он прошел фильтрацию с помощью бухгалтера, — воплотилась и явилась прямо на территорию военных действий.

Во плоти, в своей чудесной плоти. И у них было сколько-то ночей. Главный миракль войны.

О явлении Леры посреди битв Сима не раз писал — как в белом платьице явление девочки у Рембрандта на многофигурном полотне «Ночной дозор».

Вот откуда он взял силы вторую часть войны прогеройствовать и на немецкой земле свои сильные дела свершить.

Лиора тоже об этом рассказывала впоследствии внуку.

Рассказы двоих взаимоналожились, составив отличное упражнение: два описания, глазами его и ее.

Подробности, как она ехала, как она приехала — никакому писанию не под силу. Это передать могли только устные формы речи милой Леры.