Кадер Абдола - Ворон

Я позвонил в дверь и долго ждал, пока мне ответят.

— Что надо? — спросили меня по-английски.

Это был не тот вопрос, который я ожидал услышать. Я представлял себе, что распахнется дверь и я прошепчу секретарю на входе: «Мне нужно поговорить лично с послом».

— Что надо? — повторил голос.

— Я не могу говорить об этом здесь, мне нужно лично поговорить с послом, — прошептал я в дырочки старого бронзового коммунистически) домофона. Ответа не последовало.

— С послом, и только, — прошептал я.

На балконе появился русский дипломат, он был в костюме. Окинув меня взглядом, он отвернулся. Опять пришлось ждать целую вечность. Русский военный спустился по лестнице и подошел ко мне. Он взялся двумя руками за прутья решетки, просунул лицо между ними и сказал по-английски с сильным русским акцентом:

— Кто ты? И что ты хочешь?

Я сразу почувствовал в нем товарища и прошептал:

— Международная солидарность пролетариата. Я только что из Ирана, у меня есть тайный код. И согласно договору я должен встретиться с послом с глазу на глаз.

Он отошел, но спустя пять минут вернулся, чтобы открыть маленькую дверь в воротах. Я чувствовал, что это особенный момент в моей жизни: я у русских товарищей из Советского Союза, здесь безопасно.

Меня отвели в комнату с коричневыми деревянными скамейками в коммунистическом стиле, и я присел. Я впервые увидел портреты великих коммунистических вождей, чьи книги я читал, будто священные тексты. Ленин, Сталин и Леонид Брежнев. Там также висел большой плакат, на котором были изображены тысячи демонстрантов с алыми флагами на Красной площади в Москве. Я был так растроган, что у меня навернулись слезы на глазах.

Мне не пришлось долго ждать посла. У него было лицо Ленина и черты Сталина. Мы пожали друг другу руки, и он проводил меня в свой кабинет. Это был незабываемый момент, будто я входил в кабинет самого Ленина. Все прошедшие годы я читал об этих вождях, я так часто рассматривал фотографию кабинета Ленина, что точно знал, какие предметы стояли на его рабочем столе. И теперь я находился в этой комнате, и все было так, как на фотографии, за исключением портретов.

Посол усадил меня на коричневый кожаный диван.

— Говорите, — сказал он.

Мне потребовались ручка и бумага, чтобы сообщить ему секретный код. Он дал мне блокнот с эмблемой серпа и молота. Переполненный эмоциями я доверился восьмизначному числу. Для пущей уверенности я снял левый ботинок и проверил цифры. Это был последний раз, когда я сомневался в коде. Число обрело плоть: 95736240. Вообще-то, его легко было запомнить:

9 — 5 = 4

7 — 3 = 4

6 — 2 = 4

4 — 0 = 4

Затем я должен был умножить это число на два и записать в обратном порядке: 2 × 95736240 получалось: 084274191.

Все сошлось.

Посол положил листок во внутренний карман пиджака, предложил мне стакан русского чая, задал несколько общих вопросов об Иране и сказал:

— Возвращайтесь на следующей неделе.

Оказавшись на улице, я пошел, нет, взлетел и начал парить в голубом небе.

В одном своем письме Луи Куперус сетовал:

Куда мне податься!

Как я мог все это знать!

Я — поэт, мечтатель, художник, искатель, трубадур, что я знаю об этой теме!

Я ничего не знаю о ней.

Но я постоянно о ней думаю: во мне не осталось ничего другого: война, только Война и бегство от нее.

О, вот бы никогда больше не думать: наслаждаться изяществом книги, картины, античной скульптуры, погодой, игрой света в облаках, запахом цветка, полетом птиц.

Как было бы чудесно, быстро — душой, всего лишь мыслью, чувством — воспарить, прочь от этой земли, в лазурную летнюю ночь.

Целую неделю я парил в лазурном небе над Стамбулом, все предвещало, что я получу русский паспорт и через Болгарию отправлюсь в Москву.

Я уже представлял, как вновь поступлю в университет в Москве. На родине я хотел стать писателем, теперь же я хотел попытать судьбу в Москве. Я бы мог писать по-русски и стать русским писателем иранского происхождения.

Может, Луи Куперус и не мог радоваться игре света в облаках, запаху цветов и полету птиц, пока был вынужден жить в Германии во время войны. А я мог; всю неделю я приходил на Галатский мост, ложился на теплые камни и смотрел на облака и птиц, которые стаями то садились на воду, то вновь взлетали.

Я посетил все мечети в городе и, словно помешанный, разговаривал с воронами, обитавшими в этих мечетях: «Ворон! Еще пара дней, и я буду в Москве!»

Однажды вечером, услышав, как сотни воронов каркают в кронах деревьев на площади Таксим, я прокричал на персидском: «Эй, турецкие вороны, мне передать от вас привет московским?»