Стивен Кэрролл - Венецианские сумерки

Его последняя связь была с Софией — певицей под сорок. Он повел ее в ресторан на Джудекке и, как во всех подобных случаях прежде, подготовил спальню, куда намеревался ее после ужина пригласить: вино и бокалы на подносе; шоколад; приглушенный свет; открытое окно, откуда вливались звуки города и где виднелось ночное небо. И когда позже София сбросила одежду и встала перед ним, как делали это все женщины до нее — предсказуемо, согласно заведенному порядку, — он провел руками по ее телу, как слепец, ориентирующийся на ощупь. Женщина здесь, но где же музыка, восторженные аплодисменты, обычное после концерта кипение крови в жилах, необходимость разрядки, всегда следующая за полной сосредоточенностью во время игры? Где волнующая, возбуждающая атмосфера, присущая таким ситуациям? Романтический вечер закончился полным провалом.

Он предложил было, как всегда делал в подобных случаях, проводить ее до двери, но она вежливо отказалась. Она руководствовалась деликатностью, не подозревая, что такие проводы являются для Фортуни частью обычного ритуала. Приглашение на ужин после представления, занятия любовью и проводы. Все эти составляющие были обязательными, как начало, середина и конец представления, только вот самого-то представления и не было. И все же, если бы ему было позволено проводить ее до двери, вечер был бы хоть отчасти спасен. Да, подобные детали были важны для него как элементы сценария, который приносил удовлетворение сам по себе. Фортуни всегда сопровождал женщин по комнатам и коридорам своего дома, словно бы тут, как в лабиринте городских улиц, чужаку ничего не стоило заблудиться. Он видел в этом и долг, и удовольствие. Под руку с дамой он шествовал через безмолвный темный дом и прощался с ней у двери, что вела в огороженный двор, мерцавший серебром под ночным небом; статуи, растения, свисающие ветки, удаляющаяся возлюбленная — все это напоминало мимолетные образы сна, которые на несколько сладостных мгновений претворились в действительность.

Он слышал шаги Софии в portego, слышал до тех пор, пока за нею не захлопнулась входная дверь. А затем, глядя из окна на деревянный мост, он увидел ее в тихом спокойствии раннего утра. Увидел ее ярко-синее платье и даже услышал далекий, но ничем не заглушенный торопливый стук ее каблучков, когда она взбегала по ступеням Академического моста.

Он проследил за тем, как она исчезла, а затем отвернулся, чтобы снова осмотреть комнату. В прошлом в такие мгновения он, возлегши на постель, вносил события вечера и ночи в свой обязательный дневник. Но не в тот раз. В ту ночь Фортуни собрал серебряное блюдо с шоколадом, бокалы, из которых никто так и не выпил вина, и медленно, осторожно вынес их из комнаты. Любовные приключения, преследования, вся длинная жизнь волокитствующего «дона» Паоло, похоже, закончились. Да и что, собственно, он мог в своем возрасте предъявить? Он уже стал вчерашним человеком.

После той ночи женская нога ни разу больше не ступала в спальню Фортуни, и он, без всякого заранее обдуманного намерения, стал все более замыкаться в себе. Если некогда ему ничего не стоило пригласить какую-нибудь женщину вместе поужинать, то теперь он бродил на закате по Лидо в одиночестве, закатав брюки и наполовину желая, наполовину боясь зова тех баснословных существ, что восставали из морской пучины в венках из развевающихся водорослей.

В те бесцельные месяцы, когда его жизнь текла подобно импровизации, которая неизвестно когда завершится, пустота в его душе постепенно стала вытесняться сознанием долга, который налагала на него семейная история, мыслями о семье, а также о ее колыбели — старой Европе. Это было так, словно он, на чрезвычайно значимом социальном уровне, был обязан вскормившему и воспитавшему его порядку, которому отплатил, промотав свое детородное семя по всем спальням Европы. И чтобы продемонстрировать новообретенное чувство долга, он подновлял семейное гнездо, реставрировал картины, снова и снова декорировал роскошные потолки. Он начал отмечать исторические даты, вносил щедрые пожертвования в соответствующие институты и организации. И если бы каким-нибудь достойным благотворительным обществам понадобились его имя и репутация, он и тут бы не поскупился…

— Вот, дон Паоло. — Лавочник выложил перед ним на прилавок небольшой пакет с бумагой и конвертами.

Держа сверток под мышкой, Фортуни вышел из магазина и смешался с уличной толпой, в то же время с ней не смешиваясь: шляпа, пальто и осанка могли принадлежать только Фортуни, и никому другому.