Ричард Йейтс - Дыхание судьбы

— А, понятно.

Объясняя, Квинт вскрыл консервную банку из боевого пайка; и теперь Прентис увидел, что Рэнд и все остальные едят, хрустя галетами и таская ложками из банок холодную тушенку с овощами. Глядя на них, он почувствовал зверский голод и тут же перехватил устремленный на него взгляд Квинта.

— И конечно, ты пропустил завтрак, — сказал Квинт. — И конечно, не получил паек и теперь остался без ланча. Знаешь, как это называется? — Он медленно встал с вещмешка, глаза его бешено моргали за стеклами очков. — Знаешь, как это называется, Прентис? Полный идиотизм, вот как. Если рассчитываешь, что Сэм и я поделимся с тобой пайком, то очень ошибаешься. И вот еще что я тебе скажу… — Его уже трясло от ярости. Люди вокруг смотрели на них, смущенно улыбаясь, а Сэм Рэнд уткнулся в свою банку и не поднимал глаз. — И вот еще что я тебе скажу. Ты так и будешь полным идиотом, пока не научишься сам заботиться о себе. Ясно? Я присматривал за тобой, убирал за тобой, утирал тебе сопли почти три чертовых месяца, и с меня хватит. Я тебе больше не нянька. Ты — самостоятельный человек. Ясно?

Жаркий комок подступил к горлу Прентиса, и он испугался, что заплачет, как ребенок, прямо здесь, на поле в Бельгии, перед всеми этими людьми. Все, что он мог, — это постараться сдержать слезы.

Квинт сел на вещмешок и свирепо ткнул ложкой в банку. По он еще не кончил говорить:

— Так что, если у тебя есть еще вопросы, пожалуйста, держи их при себе. Ты меня уже доконал. Обрыдло быть тебе за… — Он помолчал мгновение, сознательно подбирая самое оскорбительное слово: — За твоего хренова папашу.

Прентису удалось подавить желание расплакаться; солдаты побросали опустошенные банки и закурили, и тут пошел снег. Поначалу с темнеющего неба падали крупные мягкие хлопья; потом они превратились в крохотные белые точки, которые кружились на ветру, пока не стало казаться, что снег не столько падает, сколько летит горизонтально, залепляя глаза, вынуждая щуриться и моргать, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.

Из этого белого вихря возник и остановился возле них пустой товарный состав. А вскоре далеко на краю поля появилась одна, затем вторая и третья длинная цепочка открытых грузовиков, в кузовах которых тесно стояли солдаты. Первый батальон после месяца боев возвращался с передовой. Пополнение охватило тревожное волнение, многие встали, когда грузовики подъехали ближе. Хотелось посмотреть, какие они, эти ветераны? Как встретят взрослых мужчин и совсем мальчишек, недавно прибывших из Штатов, с еще не стершимися с Кэмп-Шенкса меловыми номерами на касках? Дружелюбно или насмешками и оскорбительными издевками?

Прентис пытался разглядеть лица людей в первом грузовике, когда до него было довольно далеко, но видел только тусклые каски, затянутые маскировочной сеткой. Грузовики подъехали, остановились вдоль железнодорожного полотна, и на глазах пораженного Прентиса через откинутые задние борта посыпались люди, собираясь в небольшие кучки.

Большинство заросли бородой. У одних под каской были грязные шерстяные подшлемники, другие с той же целью использовали полотенца или обрывки одеяла. У многих полы шинели обгорели и висели черными лохмотьями, вероятно от слишком близкого стояния у костра, и ни на ком не было полевых ботинок. Кто в устарелых парусиновых крагах, жестких и сморщенных; кто обмотал ноги каким-то тряпьем, у остальных штанины просто болтались поверх галош или были в них заправлены. Лица у всех были землисто-серые, с почернелыми обветренными губами, которые они иногда разжимали, обнажая удивительно розовую внутреннюю сторону, и эта внутренняя полоска была единственным чистым местом на их лицах, не считая блестящих, опустошенных глаз. Если они что и испытывали при взгляде на пополнение, на их лицах это никак не отражалось.

— Пополнение роты «А», ко мне! — скомандовал штабной сержант, раскрывая свой планшет под вихрем снежинок.

Рядом с ним стоял измученный оборванец, ничем не выделявшийся среди других, прибывших с передовой, и взглядом как будто пересчитывавший собирающееся пополнение.

— Черт, — сказал он, — и это все, что я получу?

Сержант извиняющимся тоном пробормотал что-то в ответ и, делая шаг назад, добавил странно прозвучавшее «сэр».

— Ладно, — сказал оборванец и громко обратился к пополнению: — Я лейтенант Эгет, но не трудитесь запоминать мое имя, поскольку в этой роте я единственный уцелевший офицер. — Голос у него был высокий и скрежещущий, и, говоря, он делал несколько шагов то вперед, то назад, словно человек в клетке. — Сейчас мы погрузимся в эти вагоны, и бесполезно спрашивать меня, куда мы направимся, потому что я не знаю сам. Знаю только, что на юг и что очень скоро мы вновь окажемся на передовой. Я постараюсь пройти по вагонам и поговорить с вами, чтобы немного разъяснить обстановку, а пока дам вам один совет. Итак, советую быть поосторожней с моими людьми и не прохаживаться на их счет. Они все злы как черти, и я тоже. Утром нас должны были отвести на отдых, а теперь вот преподнесли эту гребаную новость. Ладно, это все, что я хотел сказать.