Франсиско Сача - Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей

— Где номер?

Его голос прозвучал так требовательно, как будто бы полицейский инспектор внезапно ворвался в комнату. Анна Моралес, прикрыв рот рукой, усыпанной драгоценностями, едва сдерживала смех, причиной которого была отнюдь не эта его настойчивость, словно в детективном фильме, но то, на что она указывала другой рукой.

— Какая у вас потенция! — воскликнула она, ликуя. — Прикройтесь, молодой человек, бесстыдное животное!

— Это вы его разбудили, — возразил он дерзко.

На светлой ткани его брюк ясно вырисовывался результат эрекции. Его уже не закрывала фигура поэтессы, и при свете гости могли без труда угадать его состояние. Он послушно выпустил рубашку и, как мог, прикрылся ею. Несколько поэтов зааплодировали, то ли удовлетворенно, то ли разочарованно.

— Мне нужен телефон Моры, — потребовал он, опуская взгляд: постепенно эрекция сходила на нет.

— Как жаль! — воскликнула поэтесса, почувствовав себя отстраненной.

Оба поняли, что это возбуждение — и ее бедро, и его бурная эрекция — было лишь зыбью между ними, проявлением неконтролируемого животного инстинкта, который ничего не значил.

И они перешли к последней части игры: поэтесса прояснила суть обмена.

— Давайте заключим договор.

Она выдержала паузу, которая могла быть интерпретирована двояко: либо ей было сложно продолжать из соображений морали, либо она пыталась вызвать в госте интерес, что было вполне естественно для ее характера. Тогда он решил поторопить развитие событий, которые замышляла хозяйка, и жестко спросил:

— Какой договор?

Анна Моралес взмахнула рукой в воздухе и, подойдя к нему, призналась, что речь шла об обмене, и без дальнейших колебаний выпалила: номер телефона взамен на критическую статью о ее поэзии.

Типичное «ты мне — я тебе», молча, про себя подумал гость и на минуту почувствовал неудобство жизни, как Фонтенель, переживая агонию. «Мелкое неудобство», — поправил он сам себя. Незаметно он посмотрел на свои штаны: их содержимое уже приняло, так сказать, нормальный размер. Если он примет ее предложение, он сможет отказаться от своего намерения переспать с ней, чтобы получить номер Моры, и все останется на уровне обещания, которое он никогда ни за что не выполнит. Это будет его способ предъявить ей счет за это «ты мне — я тебе», с помощью которого поэтесса хотела заставить его пойти на компромисс.

Он громко, ясно и твердо сказал ей, что принимает ее условие (но на что он никогда не пойдет, так это на упоминание этого ужасного словосочетания «четверговый вечер»). Они могут подписать договор в этой самой комнате, при полном освещении (можно даже включить еще и прожектор) и в присутствии ее поэтов.

По лицу Анны Моралес было видно, что благодаря женской проницательности она поняла издевку. Она промолчала и, подумав, отказалась подписывать договор, в особенности в присутствии ее поэтов. И тут в ней произошла какая-то перемена, совершенно неожиданная для гостя, но вполне привычная для поэтов ее круга, которые знали ее резкую смену настроений, где радость вдруг уступала место меланхолии: то было волнообразной природой ее личности.

— В то время, пока я ждала вашего прихода, — ее голос прозвучал неожиданно хрипло, — я страстно желала, чтобы вы вдруг решили посвятить себя моей поэзии.

Он был не простым гостем, а ангелом-хранителем, чьего появления ждет любой поэт, пока он жив. Для того чтобы выжить, поэту нужен чей-то голос, который бы объяснял его творчество, отчасти добавляя что-то от себя, и тем самым оправдывал его труды. И ей нужна была эта священная энергия, которая бы являлась одновременно и силой любовника.

— Когда вы пересекли зал и я увидела, как вы приближаетесь, чтобы поприветствовать меня, — молодым, энергичным шагом, безупречно красивый, — дрожь пробежала по моему телу. По какой-то случайности, ставшей судьбой, ко мне на вечер проник ангел-хранитель, любовник… Я едва нашла в себе силы ответить на ваше приветствие. К моему изумлению, передо мной предстали все спасительные качества, собранные в одном человеке. Но эта опасная иллюзия рассеялась.

Она замолчала на какое-то время, которое никто и ничто не могли бы измерить. Это было время без пространства, где-то в самой глубине души. Она желала, чтобы от этой разлетевшейся вдребезги иллюзии, фантасмагории еще осталось хоть что-то и чтобы гость вдруг смог стать ее ангелом-хранителем и любовником, дав ей благосклонный ответ. Но он решительно молчал. Тогда Анна Моралес подняла руку, которую, как змея, обвивал браслет, и, вернув голосу прежние интонации, объявила, что именно там, в браслете, находилось то, что более всего желал заполучить молодой человек, — номер телефона обожаемого романиста. И чтобы встретиться с ним, он надел свою лучшую импортную одежду.