Франсиско Сача - Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей

— Тебе во всем видится театр. — И он победоносно извлек из кармана листок. — Отгадай, что это?

— Счет из китайской прачечной?

— Представь себе — это телефон Моры.

Приятель воспользовался ситуацией, чтобы замазать свою оплошность:

— Вот видишь! Я направил тебя туда, где ты смог получить нечто нужное. — Казалось, он хвастался, довольный собой. — А потом, посмотри на меня, я весь взмок, пока бежал сюда, чтобы сообщить тебе грандиозную новость. Мора болен.

— Тебе сообщили об этом те же, кто меня подставил?

— Нет, на этот раз источник достоверный. Раз у тебя есть его телефон, ты сам сможешь в этом убедиться.

Остаток ночи он провел без сна. Он бродил из угла в угол, не гася свет, нетерпеливыми шагами человека, который жаждет, чтобы ночь поскорее кончилась и наступил рассвет. Он взбивал подушки и поправлял простыни на кровати, на которую даже не присел. Пару раз он зашел в туалет, чтобы опорожниться слабой струйкой. Взглянув на себя, он проговорил:

— Ты возбудился от протеза священного монстра. — И спрятал бесстыдное животное.

Он вышел на балкон, стояла уже глубокая ночь. Он облокотился на перила и, как бы играя, перекладывал священный листок из одной руки в другую, разворачивал его, притворяясь, что пытается заучить номер телефона, который на самом деле давно уже повторял наизусть по нескольку раз, чуть ли не напевая его. Затем он отрывал глаза и глядел в неподкупную, непокорную ночь. Он ничего не мог сделать, чтобы ее абсолютное господство наконец закончилось.

Над крышами обветшавших, выцветших, грязных, полуразрушенных зданий в привычное время наступит утро. Сидящие на крыльце полуночники, осипшие от выпитого или от бессонницы, переговаривались и время от времени гоготали. В пиццерии напротив желтоватым светом горела лампочка, оповещая, что заведение еще открыто. У двери стояло припаркованное велотакси, «паланкин», так его называл персонаж одного из романов Моры. Он произнес это название, чтобы доставить себе удовольствие воспоминанием о любимом герое.

Вернувшись в комнату, на этот раз он лег на спину, растянувшись на кровати. Выстроенное в одну линию, на полке вдоль противоположной стены расположилось все собрание сочинений Ипполита Моры. Он перечислял названия, указывая пальцем на каждый том. Его не столько волновало, что он провел бессонную ночь, сколько то, что днем он будет чувствовать себя уставшим. Когда рассвело, он принял холодный душ. Сняв одежду, он взглянул в зеркало на тело, которое так восхваляла поэтесса. Он не станет надевать ничего особенного: ни индийской рубашки, ни льняных брюк.

— Они принесли мне неудачу, — сказал он, подмигнув.

Он оделся, как будто начинающийся день был одним из самых обычных. Выпил апельсинового сока и очень рано пришел в издательство. Дождавшись часа, который он счел удобным для звонка, он набрал номер. Никогда в жизни он так сильно не волновался, прислушиваясь к гудкам в трубке.

— Как только ему станет лучше, он вас примет, — пообещал мужской голос на том конце провода.

Я предположил, что это секретарь Моры или его помощник. Мысленно он возблагодарил своих духов-хранителей: впервые информация, которую сообщил ему редактор, оказалась правдивой.

Это обещание он получил после своей долгой, сбивчивой речи, во время которой он боролся с собственной застенчивостью и неумением говорить. Он хорошо писал, но абсолютно не умел произносить речей.

Я выразил тому незнакомому голосу свое восхищение талантом Ипполита Моры и огромное желание познакомиться с писателем лично.

В своей торопливой речи он упомянул, что написал панегирическую статью — на этом напыщенном слове он пару раз запнулся — и опубликовал ее в лучшем журнале Гаваны.

Тому голосу удалось вставить несколько односложных междометий, но, когда скорость его речи достигла апогея, на другом конце провода наступила полная тишина. Она была настолько глубокой, что по временам я спрашивал, слышит ли он меня, боясь, что связь прервалась или что повесили трубку. Мне удалось справиться с волнением. На том конце повторили, чтобы я дождался, пока писатель поправится.

Тот голос снова предлагал мне подождать, но на этот раз — после всех моих прежних ожиданий — у меня было, по крайней мере, обещание о встрече. Темное пространство, отделявшее его от писателя, начало понемногу сокращаться и светлеть. Он почувствовал себя спокойнее, зная по опыту, что дни пройдут. В этом очередном ожидании я ограничился наблюдением за проходящими днями. «Пока Мора не поправится». Пока писатель выздоравливал от болезни, о которой ни он, ни большинство людей не знали, равно как и о многих событиях жизни Моры, он занялся изучением его романа, делая кое-какие записи.