Лижия Теллес - Рука на плече

Он не сразу понял, что прижимает к груди подушку. Отер тепловатую слюну, стекавшую по подбородку на одеяло до самого плеча. Ничего себе сон! — пробормотал он сжимая и разжимая пальцы на левой руке, затекшей и зудящей. Потом вытянул ногу, и когда жена распахнула окно и спросила, хорошо ли он спал, собрался было рассказать ей сон про сад и смерть, подкравшуюся сзади: представь себе, мне приснилось, что я умираю! Однако она могла сострить: неужели не мог увидеть что-нибудь повеселее? Он отвернулся к стене. Сейчас ему было не до юмора. Как его раздражала эта демонстрация остроумия! Она обожала пройтись на чужой счет, но вся ощетинивалась, когда пытались посмеяться над ней. Он помассировал зудящую руку и ответил что-то неопределенное на вопрос, какой галстук он наденет, день сегодня чудесный. День или ночь была в том саду? Он столько раз думал о смерти других, даже наблюдал ее довольно близко, но никогда не представлял, что и с ним может произойти то же самое, никогда. О, в будущем, разумеется! В какой-нибудь далекий день, но такой далекий, что и представить трудно, уже засыпанный пеплом старости, он растворится в забвении. В небытии. А теперь что же это? Еще пятидесяти нет… Он изучающе оглядел руку, пальцы. Нехотя поднялся с постели, надел халат. Не странно ли? Не странно ли, что он и не подумал сбежать из этого сада. Он обернулся к окну и протянул руку к солнцу. Может, и подумал бы, если б не отнявшаяся нога и повисшая рука. Бежать было некуда, потому что все дороги в этом саду вели к лестнице, и не было иного выхода, как сидеть и ждать, когда тебя позовут оттуда, сзади, тихо и непреклонно. Ну так что? — раздался голос жены. Он вздрогнул. Она наблюдала за ним в зеркало, одновременно вбивая в лицо крем кончиками пальцев, — сегодня он не будет делать гимнастику? Нет, сегодня нет — он помассировал затылок, — хватит с меня гимнастики. Ванны с тебя тоже хватит? — она перешла к подбородку. Он сунул ноги в шлепанцы: он бы ее возненавидел, если бы не чувствовал себя таким усталым. Боже, как она врет! (теперь она напевала), никогда у нее не было приличного слуха, голос еще туда-сюда, но когда тебе слон на ухо наступил… Он вдруг остановился посреди комнаты: этот паук, выползший из уха статуи, — не знак ли это? Только паук двигался в том застывшем саду. Паук и смерть. Он взялся за сигареты, но отложил пачку: сегодня надо бы курить меньше. Развел в стороны руки: эта боль в грудной клетке, она действительно существует или только приснилась?

Знаешь, я видел сон, он подошел к жене и тронул ее за плечо. Она приподняла брови, изобразив любопытство: сон? И принялась вбивать крем вокруг глаз, слишком озабоченная собственной внешностью, чтобы думать о чем-либо, не имевшем к ней отношения. Она уже не способна на сочувствие, пробормотал он, входя в ванную. Взглянул на себя в зеркало: он действительно похудел или это все еще звучит неутихающее эхо сада?

Утренний ритуал он исполнил со странным волнением, задерживая внимание на самых незначительных жестах, которые обычно повторял автоматически. Теперь он их анализировал, просматривал, словно кадры замедленной съемки, как будто первый раз в жизни открыл кран умывальника. А может быть, и последний. Он завернул кран — странное чувство! Будто прощаешься со всем. Включил электробритву, посмотрел на нее в зеркало и с какой-то нежностью поднес к лицу — не думал он, что жизнь ему так дорога. Та самая жизнь, о которой обычно говорилось с таким сарказмом, таким презрением. Я считаю, что еще не готов, да, именно это я все время пытался сказать, я еще не готов. Это ведь будет внезапная смерть, что-то с сердцем, как раз то, чего я терпеть не могу, — неожиданности, перемены планов. Он вытер лицо и снисходительно усмехнулся: не то же ли самое говорят все в таких случаях? Все, кто умирает. Никто и не думает готовиться, даже самые глубокие старики, ему уже лет сто, а он беспокоится, завидя священника: как, уже? Уже?

Он пил кофе маленькими глотками, как будто первый раз в жизни. Масло стекало с подогретого хлеба. Аромат яблок смешивался с каким-то непонятным запахом, откуда это? Жасмин? Вот они, маленькие радости. Он перевел взгляд на стол, на расставленные на нем предметы. Подавая газету, жена напомнила, что вечером у них два приглашения: на коктейль и на ужин, может, не пойдем? Да, не пойдем откликнулся он. Сколько раз все это уже было? Золотая нить светской жизни тянулась бесконечно, не пойдем повторил он. И отложил газету: важнее всех газет на свете был сейчас этот солнечный луч, что пронизывал кисть винограда на тарелке. Он выбрал янтарную ягоду и подумал, что, если бы в том саду была хоть одна пчела, у него оставалась бы надежда. Взглянул на жену: она накладывала на поджаренный хлеб апельсиновое варенье, по пальцам стекала золотисто-желтая капля, она слизывала ее языком и смеялась; сколько лет назад кончилась любовь? Осталась эта игра — отработанный спектакль, наводящий тоску. Он протянул руку, чтобы погладить ее волосы: жаль. Она обернулась: жаль чего? Он задержал взгляд на ее кудрявых, как у той статуи, волосах: жаль того паука. Нога стала совсем деревянной, не обращай внимания, это я так, сам с собой. Он налил себе еще кофе. И вздрогнул, когда она спросила, не опоздает ли он.