Геннадий Головин - Нас кто-то предает

— Да, — ответили портнихи.

— Отпустите ее!

Воины отпустили руки Эрики. Все стали выходить из комнаты.

— Я убью себя!

Януар даже не изменился в лице.

— Она по-прежнему не ест? — спросил он у начальника охраны.

— Не ест и не пьет.

— Прекрасно. С этой минуты — вообще ни воды, ни капли вина. Никаких фруктов. Распорядись на кухне, чтобы в еду не жалели соли и перца.

Горбун вытер слезы.

— Это слезы радости, Далмат. Не смотри на меня с укором. Я и не чаял, что дождусь этого дня, Великого Возвращения. Многие из моих друзей не дождались. И твой отец в том числе.

— Рано плакать от радости. Великий День Возвращения не состоится, если Десебр успеет со свадьбы, Воины Даута не обратят копья против тех, кто защищает не просто ненавистного Десебра, а законного мужа законной наследницы престола! Я только сейчас понял все змеиное коварство их замысла.

— Я это понял сразу. Я вызнал, где они держат Эрику: в Старой башне. Туда один лишь ход.

— Ты говорил о деньгах, — сказал Тимур. — Вот деньги! — Он кинул горбуну мешок.

— Вход в Старую башню охраняют люди из цахской долины. Их нельзя подкупить. Но к Эрике ходит человек с кухни — он тибериадец, приносит еду. Сегодня приходили белошвейки — они шьют свадебный наряд для Эрики. Попробовать можно.

Келья Атиллы Лавениуса являла собой типичную картину лаборатории алхимика.

Когда Януар отворил двери, Лавениус внимательно следил за чем-то ядовито-зеленым, бурлящим в колбе.

— О! Благодарение небесам! — с наигранное радостью воскликнул придворный лекарь. — Сам Януар осчастливил эти зловонные стены своим появлением.

Он что-то бросил в колбу — колба яростно забурлила и мгновенно окрасилась всеми цветами радуги. Что-то бросил в тигель — тут же раздался взрыв, взметнулся дым. Сделал жест — и оглушительно, на разные лады, завыли крохотные еще зверолюди за решетками клеток.

— Я всегда так делаю, Януар, — по-простецки объяснил Лавениус, — когда кто-то навещает меня в моем уединении. Человек сразу же преисполняется трепета и почтения перед моими занятиями.

— Зря старался. Я и так преисполнен почтения.

— И все же… Позволь еще один фокус? Его еще никто не видел.

Быстро слил из нескольких кувшинов какие-то жидкости, встряхнул.

Что-то немощно зашипело, поплыл тощий дымок.

Лавениус сморщился.

— Не получилось, верховный советник… Не изволь казнить. Должно быть, твой приход слишком взволновал меня, — почти весело прокомментировал он свою неудачу.

— Меньше вони будет.

— Тогда взгляни хоть на моих ребятишек! Я боюсь пасть в твоих глазах. Обрати внимание, им нет еще и года, а зубы у них, как у вполне взрослого шакала. У них не будет этой смешной человеческой привычки ходить прямо. Зато в проворстве бегать и прыгать они не уступят горной кошке. Хороши? Сознайся, Януар! Они тебе нравятся?

— Меня тошнит глядеть на твоих «ребятишек»! — отозвался Януар. — Ты знаешь это. Когда ты умрешь и попадешь в ад, надеюсь, терзать тебя будут именно они.

— Неужели я попаду в ад? — с притворным ужасом вскричал Лавениус. — Ты это точно знаешь? Откуда? И расхохотался, безбожный человек.

— Десебр хочет, чтобы сегодня к вечеру Эрика, дочь Даута, уже вкусила твоего настоя.

— Наш юный жених от нетерпения роет землю копытом?

Януар посмотрел холодно:

— Ты не настаиваешь, Лавениус, чтобы я передал твои слова Десебру?

— Пожалуй, что я не настаиваю. Впрочем, дело твое.

— Настой готов?

— Или я зря сижу в этой темнице? Вот он.

Он показал невзрачный глиняный флакон, заткнутый тряпицей.

— Не хочешь попробовать?

Он подманил кошку, греющуюся в солнечном квадратике на подоконнике. Капнул из флакона на пол. Кошка недоверчиво обнюхала, лизнула. Затем жадно вылакала все, что было налито. Даже камень дочиста вылизала.

— Посмотри, что с ней сейчас будет.

Кошка сделалась словно бы пьяная. Вдруг начала двигаться какими-то замысловатыми кругами… затем пала набок, томно отбросив лапы… затем перевернулась на спину… Стала верещать требовательно и страстно. Затем и вовсе уже непристойные вещи стала проделывать.

— Бедная Эрика! — почти искренно сказал Януар. — Неужели она будет вытворять то же самое?

— Чувствовать она будет то же самое… — отозвался Лавениус. — Даже одно только прикосновение мужской руки к ее руке сделает ее покорной и беспамятной, как народ солнпеподобной Фаларии. Этого вы хотели с Десебром?