Гари Штейнгарт - Абсурдистан

— Мистер Нанабрагов, — обратился я к нему, наслаждаясь свежим теплом отца почти так же, как теплом его дочери. — Ваша Нана сделала меня здесь таким счастливым! Я почти что хочу, чтобы эта война никогда не кончалась.

— Я тоже, дорогой мальчик, — ответил мистер Нанабрагов. — Я тоже. — Он отпустил меня, затем повернулся к дочери. — Наночка, — сказал он, — пойди-ка помоги женщинам с барашками, мое сокровище. Скажи своей маме, что, если она пережарит кебабы, я скормлю ее волкам. И нам нужны еще лепешки, дорогая. Твой новый кавалер любит поесть, судя по его виду. Разве же мы посмеем оставить его голодным?

— Я хочу остаться, папа, — возразила Нана. Подбоченившись, она бросила на отца сердитый взгляд упрямого подростка. Она была так не похожа на своего отца: он — крошечная нервная снежинка, она — большой широкий сосуд, полный надеждой и похотью. Только их красные полные губы были похожи.

— Обед только для мужчин, мой ангел, — сказал папа Нанабрагов, и тут я заметил, что двор заполнен представителями сильного пола, не вызывающего вдохновения. — Ступай веселиться с подружками на кухне. Какого славного барашка вы приготовите! Только не пережарьте его. Ты же хочешь, чтобы твой кавалер оставался счастливым? Какой он чудесный парень.

— Это так старомодно, — ответила ему Нана по-английски. — Это так… ну, не знаю… такое средневековье!

— Что такое, мое солнышко? — переспросил отец. — Ты же знаешь, я не силен в английском. Даже мой русский слабоват. А теперь ступай. Лети. Подожди-ка… Поцелуй меня, прежде чем покинешь нас.

Мне никогда еще не доводилось видеть, как моя Нана подавляет гнев, поскольку она никогда на меня не злилась. Она тяжело дышала, и мне показалось, что она сейчас расплачется. Но вместо этого она подошла к отцу, обняла его и послушно поцеловала шесть раз — по разу в каждую щеку, по разу в каждый висок и дважды в мясистый нос, загнутый вниз, как запятая. Он пощекотал ее. Она рассмеялась. Он как-то странно дернулся и шлепнул Нану по попке.

— Знаете, сэр, — обратился я к нему, — было бы приятно, если бы Нана со своими подружками сидела за столом. Женщины такие хорошенькие.

— При всем своем уважении я не согласен, — возразил мистер Нанабрагов. — Всему свое время — и красоте, и серьезности. Давайте-ка есть!

На моих сотрапезников нашло вдохновение. Они ели пылко и вдохновенно. Ели руками. Я занял большую часть стола, и они тянулись через меня, чуть ли не касаясь моего носа или подбородка, чтобы схватить кусок хачапури или фазана или начиненный виноградный лист. Они втягивали пишу одной стороной рта, одновременно рассказывая армянские анекдоты второй половиной. Еда была вкусной, мясо жирным и как раз в меру прожаренным, сыр слегка подкопчен, а клецки в супе были черны от перца, так что можно было и расчихаться, и раскашляться. Я разнервничался и незаметно бросил несколько таблеток «Ативана» в свой рог с вином, чтобы они растворились в крепком вине свани. Но, несмотря на весь «Ативан» в мире, мне не удалось справиться с чувством тревоги. Я начал раскачиваться взад и вперед, как делаю всегда, сталкиваясь с пищей такого масштаба. Мистер Нанабрагов счел это каким-то хасидским знаком и начал произносить тост за Израиль.

— Мы, сево, понимаем проблемы вашей страны, — сказал он, ошибочно принимая Израиль за мою родину. — Мы тоже жертвы нашей географии. Вы только взгляните на наших соседей! На юге — персы, с другой стороны — турки, дальше, на север, — русские. Да еще мы делим нашу страну с этими свани, похожими на обезьян. У нас такие проблемы! Только представьте себе, Миша, что бы случилось, если бы, вместо того чтобы оккупировать землю палестинцев и подчинить их, израильтяне оказались бы под ярмом мусульман. Я бы сравнил оба наши народа с красивой белой кобылой, которую оседлал вшивый черный негодяй, вонзающий шпоры в наши нежные бока. С тех самых пор, как святой Сево Освободитель нашел кусок Истинной перекладины с Христова креста, зарытого в нашей земле тем вороватым армянином, — я уверен, что Нана рассказала вам эту историю, — мы были нацией, отделенной от наших соседей, нацией образованной и процветающей, но проклятой из-за нашей малочисленности и из-за хлыста наших господ свани. — Он сделал вид, что поднимает хлыст над головой, и издал свистящий звук. — Израиль должен нас поддержать, как вы думаете, Миша? Скажите Израилю, что мы должны быть заодно. Скажите им, что обе наши страны — последняя надежда для западной демократии. Если бы Борис Вайнберг был жив сегодня, ваш отец, благословенна будь его память, он первым бы побежал в израильское посольство и попросил для нас помощи. И я знаю, что выражу чувства всех сидящих за этим столом, если скажу, что каждый из нас также умер бы за Израиль.