Камен Калчев - Новые встречи

Женщины не расслышали его слов, видели лишь его лицо, расплывшееся в приветливой улыбке. Совсем недавно такой недоступный наставник, он как-то сразу превратился в милейшего добряка.

— До свиданья! До свиданья!

Расставив ноги, он стоял посреди площадки и смотрел вслед машине. Выехав на аллею, она скрылась за высокими, погруженными в темноту деревьями. Только теперь Манчев повернулся к фабрике и вздрогнул — фабричные окна глядели на него своими горящими глазами и как бы смеялись над ним. Показалось, будто свет их проник ему в душу до самых сокровенных тайников. И он опять почувствовал, как на лбу у него выступил пот.

Опустилась летняя ночь. Луны не видно было, но сиянье ее пробивалось сквозь листву. Любуясь этими бликами, Манчев думал совсем о другом. Мучило его ощущение, что он допустил какую-то глупость. И чтобы избавиться от неясных угрызений, решил немного прогуляться. Тяжело ступая, он пошел через лес к речке. Там была беседка, а возле нее большущий камень, который он каждое утро поднимал по три раза. Полезно, пожалуй, и сейчас, среди ночи, слегка поразмяться… Он ринулся напрямик, и сучья затрещали под его ногами, словно зверь продирался сквозь темную чащобу.

Когда Яна вернулась домой, старики и ее маленькая дочка уже спали. Осторожно открыв дверь, чтобы не разбудить Валю, она зажгла ночник.

Девочка спала на большой постели у стены, на месте отца. А бабушка Деша — на кушетке, где она всегда укладывалась до прихода Яны. Перебираться из одной комнаты в другую было неудобно для стариков, но ради внучки они готовы были на всяческие жертвы. Несколько раз они пытались взять ее на ночь к себе, но Яна не соглашалась. «Если и ее у меня отнимут, что мне тогда останется?» — как-то сказала она и настояла на своем.

В комнате почти ничего не изменилось. Все те же картины на стенах. Не хватало лишь мандолины — дед Еким убрал ее в сундук, с глаз долой. Не было, конечно, и альбомов с фотографиями и разными открытками «на память», которые Борис увез с собой. Остался только увеличенный портрет его матери, погибшей партизанки, укрепленный высоко над кроватью. Других видимых перемен не было, но по существу тут изменилось все, потому что в доме появился новый человек. Этот человечек властно и требовательно приковал к себе внимание всех, и все в доме перевернулось вверх дном. Маленькой Валентине — чтоб росла привольно, как серна в лесу, — посвятили себя и дед, и бабка. Ради Валентины жила и ее мать, сколь ни тяжела казалась ей эта жизнь. С того самого дня, как принесли завернутое в пеленки розовое, сморщенное, плачущее живое существо, в доме деда Екима стали раздаваться звуки, — то нетерпеливые и настойчивые, похожие на лягушачье кваканье, то нежные и тихие, как песня горлинки.

Дед Еким оказался превосходной нянькой. Целыми часами он топтался и крутился возле корзины, где устроили постельку для малютки. Он следил за каждым самостоятельным проявлением оформляющегося человечка и, ликуя от радости, кричал: «Смотрите-ка, смеется! Ой, открыла глазки, пальчиками шевелит!.. Агу-у!.. Агу-гу-у!..» И, присев около корзинки, старик гукал и причмокивал, стараясь вызвать у ребенка улыбку. Бабка Деша подталкивала его в бок и ворчала: «Хватит, ну тебя! Не даешь нам накормить ее! Иди отсюда!» Дед Еким уходил из дома часа на два, а возвращался, настроенный еще более восторженно. Порой он до того увлекался, что нарушал установленный женщинами порядок и даже позволял себе журить их. Частенько порывался сам выкупать ребенка, уверяя бабку Дешу, что очень ловко это делает. Такого счастья, разумеется, ему так и не выпало. Главным распорядителем при купанье оставалась бабушка. Она совершала этот обряд со всевозможными церемониями. Самое большее, что позволялось деду Екиму, — пробовать пальцем температуру воды в корыте и сколько душе угодно приговаривать: «Чип-чип-чип! Агу-гу!» Но старик был благодарен и за это.

В первый год, кроме кормления грудью, у Яны не было других забот по уходу за Валей. Девочка росла, не доставляя ей ни забот, ни тревог, и из-за этого материнская ревность Яны с каждым днем обострялась. Малютка, казалось ей, ускользает из ее рук, а может и совсем отдалиться от матери. Это вызывало у нее неожиданные приливы нежности, особенно по вечерам, когда она возвращалась с работы, усталая и расстроенная.

Чувство ревности усилилось в последнее время. Распространившийся слух, что Борис намерен вернуться, очень тревожил Яну. У нее не было оснований ни упрекать стариков, ни сомневаться в их бескорыстии, но, поскольку кровь не вода, она не могла отделаться от мучительного опасения, что, если Борис вернется, старики отдадут предпочтение ему. И это вполне естественно, потому что он их родной внук, а к тому же отец этой крошки, в которой они души не чают. Стоит ему выразить желание взять ребенка, старики не смогут ему отказать. При этом они, конечно, не захотят расстаться с девочкой, а потому примут все условия Бориса. Жертвой в угоду ему опять окажется Яна.