Владимир Файнберг - Иные измерения. Книга рассказов

0 Час от часу был нелегче с этой Наташей Иволгой.

2 — Сначала пройди конкурс. Лечишься? Нужно лечиться. Не может быть, чтобы сейчас такую болезнь не излечивали. Вот, выпей воды. Успокойся, пожалуйста. Езжай в общежитие, выспись. На экзамене нужно быть свежей, победительной, ясно? Теперь забудь все, чему я тебя научил. Просто вложи им в головы смысл того, что будешь читать. Я по думал о том, что неминуемый провал может стать поводом для приступа, и корил себя за то, что ввязался в эту историю.

Тем не менее, после того как Наташа ушла, сел к телефону, обзвонил всех знакомых медиков и в конце концов договорился, что послезавтра утром смогу привезти её в клинику нервных болезней на улице Россолимо. Для консультации у какого-то знаменитого профессора.

…Зачем мы берём на себя ответственность за чужого человека? Что нами движет? Эта Наташа с её вульгарным маникюром, извращенцем-ювелиром… Эта Оля с её Габриелем, съеденной гориллой… Зачем это все мне нужно? На неделю вышибло из собственной жизни.

Днём в понедельник позвонила Наташа. Прошла творческий конкурс! Аплодировали. Поставили пятёрку. Попросили как можно скорей вставить зубы.

Поздравил. Сообщил о клинике. Пришлось уговаривать. Еле согласилась в чаду своего успеха.

Наступила среда. С утра пораньше Наташа и я ждали среди толпы страждущих в старинном вестибюле клиники нервных болезней, пока вверху мраморной лестницы не появился окружённый студентами-практикантами профессор в белом халате.

— Кто здесь Иволга? Поднимайтесь. Она вдруг пригнулась, поцеловала меня в шею. И пошла вверх по лестнице.

Больше я её никогда не видел.

Знаю от Насти, позвонившей мне через полтора года, что та работает крановщицей на московских стройках. Что Наташа лечилась, сдала вступительные экзамены в «Щуку»; на втором курсе познакомилась с военным моряком, вышла замуж и, бросив все, недавно уехала с ним во Владивосток. Что касается Оли, то она живёт в Африке, в Конго. Пишет, что очень тоскует.

…Ох, девочки, девочки, все вы годились мне в дочки. Простите меня, сам не знаю за что.

Морозным февральским вечером Лида неожиданно заехала ко мне после концерта в Малом зале консерватории.

— Что случилось? — спросил я, принимая из её рук скрипку в тяжёлом футляре. На нём ещё дотаивали снежинки.

— Расскажу. Дадите чаю? Пока она раздевалась в прихожей, я обтёр футляр носовым платком, бережно положил инструмент на тахту.

Потом мы молча пили чай на кухне. И я все посматривал на усталое, внезапно как бы постаревшее лицо этой молодой женщины, жены моего крестника Вити.

— Что-то случилось? — снова спросил я, не выдержав напряжения. — Как прошёл концерт?

— Случилось. Дайте подымить. — Она взяла у меня сигарету. — Вчера мы с Витей развелись. А на той неделе, в четверг, всем квартетом улетаем в Соединённые Штаты. Навсегда.

…Мерно падали капли из крана над кухонной мойкой. Я оглянулся. Кран был закрыт. Это отстукивали секунды круглые электрические часы на стене.

Витя был мой давний друг. Тоже скрипач. Ничто не предвещало такой развязки. Стало больно, как если бы эта беда случилась со мной.

В таких случаях лезть в душу, расспрашивать, что называется, махать после драки кулаками, бесполезно. Я понурился, оглушённый новостью.

И тут её прорвало:

— Поймите! Не могу больше мыкаться по метро и автобусам с этой скрипкой. Десять лет в браке, а у нас нет ребёнка. Мне уже тридцать шесть. Не смогли скопить ни на автомобиль, ни на что. Живём на окраине, в пятиэтажке. Понимаете, устала! Просто устала. Американский импресарио предложил постоянную работу, контракт в городе, где мы уже однажды были на гастролях. Там горы вокруг, озера… Не представляете, какая красота, какой воздух…

— А как же Витя? — тупо спросил я.

— Витя? — Она раздавила в пепельнице недокуренную сигарету. — Ваш Витя мямля. Довольствуется тем, что есть. Не хочет ехать. Будет всю жизнь пилить в своём оркестре, в группе вторых скрипок… Говорит, ему ничего больше не нужно. Который год копит деньги в надежде приобрести подержанную иномарку — предел мечтаний! Осуждаете меня? — Она заплакала: — Между прочим, расстаёмся друзьями. Будет опекать здесь мою маму. Не знаю, правильно ли поступаю… Визы готовы, билеты куплены. Поедет провожать в Шереметьево…

Мне нечего было ей сказать. Совсем нечего.

— Вы хоть помолитесь обо мне? — спросила она, когда мы перешли в комнату.