Юлий Крелин - Любовь. Бл***тво. Любовь

А вообще, я тебе скажу… Мне больно это говорить, но, пожалуй, так. Был любовный угар. Слава Богу, что был. Прошёл, прошёл угар. Хвала Господу, что отдалась угару и подарила счастье нам обоим. В счастье мы оба купались. Не всем в жизни это выпадает за век, отведенный нам Богом. Морок прошёл. Амок ушёл. Жизнь заставила задуматься. Выбрала жизнь. Разумно и правильно. И теперь сотни раз благодарю я судьбу и её за то, что было. А она… Она, если умна и благородна, тоже должна благодарить судьбу за павшее на нас.

— Да дура она. Ты… И, слава Богу, что…

— Прекрати! Ничего ты не понял. Думаешь этим меня утешать? Я не хочу, чтоб её ругали при мне. И вообще, она достойна самых лучших слов и воспоминаний. Просто жизнь не райское поле. И всё равно она заслужила рай. Жаль, что если мы и окажемся ТАМ в одном месте, так и не узнаем друг друга. Тел не будет. А души… Я не хочу слушать про неё ничего плохого. Я-то её люблю. Люблю! Я стараюсь ходить в вещах, что она мне купила. Вроде бы она всё ещё со мной. Понял! А она… Ну, скажем… «Но я другому отдана и буду век ему верна». Ну, с поправкой на наш век. Всюду Пушкин… Ты знаешь, она всё время стоит перед глазами и прокручивается в голове наша последняя встреча. Я слова вымолвить не мог, хоть и автоматически что-то выдыхивал из себя. И не сказал ничего, что столько времени конструировал в ожидании возможной встречи. И даже главное: «Помни, моё ушедшее счастье, чтобы ни случилась, как бы твоя жизнь не повернулась, знай: мой дом — твой дом. Но она стояла с таким спокойным лицом, время от времени, говоря почему-то „спасибо“».

Прокрутив всё это в голове, я понял, что она меня не любила. Это был любовный угар от тоски по мужчине рядом. И дело не в сексе. Для неё это не проблема жизни, хотя не осознанно, но она рождена для более, чем будничного секса. А ведь секс важен для человека. Секс сделал человека, а не труд. Обезьяна тоже трудилась. Секс вызвал любопытство, нормальную человеческую, душевную конкуренцию. Но не секс определяет любовь. Не он двигал нашу любовь. И не было любви. Была тоска, был угар. И искрометное счастье. У меня.

А у неё… Иначе она не могла бы так вдруг оборвать. Я не сделал ничего сомнительного, плохого, ничем не обидел. Мне кажется. Разве что, нудно жаждал частых звонков, желая слышать родной голос: «Это я. Вы как?» И мне уже было достаточно. Нет, так не обрывается. Любовь оставляет, ушедши, след. Я говорил с ней и никакого следа не усмотрел. Спокойствие. Впрочем, я говорил, что она жёсткая и в случае нужды возьмёт любовь за горло. Или её сильный характер не только совладать может с любовью, но и с лицом, глазами, голосом при случившейся встрече и разговоре.

Ну да ладно. Я про себя хочу. Я всё сказал про её проблему, про её любовь-нелюбовь. У неё прошёл угар и она обрела спокойную жизнь рядом с достойным человеком. А я как любил, так и люблю. По-видимому, это моя лебединая песнь. Мне важна моя любовь. Она к ней уже отношение не имеет. Мне важно любить её. Мне важно. Она запустила мотор и он работает — вечный двигатель в пределах моей жизни. Даже если и будут у меня некие амбулаторные эпизоды, которые, конечно, не совладают с тем, что меня настигло и дало жизнь на будущее, сколько бы оно не продлилось. Это мне — не ей. Действительно… Пушкин, опять Пушкин: «Я Вас любил (люблю), любовь ещё, быть может, в моей душе угасла не совсем, но пусть она Вас больше не тревожит, я не хочу печалить Вас ничем…». Но сам-то я имею право любить, пусть и себе в подушку. Кто мне запретит!? Всё равно спасибо ей. «Я Вас любил, так искренне, так нежно, как дай Вам Бог любимой быть другим». Искренне желаю ей такого же счастья, что посетило меня, когда она была рядом. И не смей! Ни одного плохого слова. Она ангел. Для меня ангел. Святая. Да! Святая! И молчи. Я… Она… Любовь и гнев не совместны…

— Ладно. Пора тебе угомониться. «Душа покоя просит». Пора и твоей душе. Впереди беспечальная жизнь. Живи и радуйся. Отрешись. Встань на путь…

— Ничего ты не понял. Мне не нужен покой. Я живу. Я старик и страдаю. Солнечное страдание… Благодарю за счастливые страдания. Любовь — вариант мазохизма. Тянет к этим страданиям. Ведь знаешь, что впереди страдания, но и счастье. Это блядство жизнь украшает и никаких страданий. А что ТАМ, ДАЛЬШЕ, ЗА ПОВОРОТОМ мы не знаем. Здесь знаю — потому и жду. Я весь во «вдруг» — вдруг позвонит. Она. Я не расстаюсь с мобильником — вдруг!

Ефим Борисович переходил от картины к картине. Он смотрел на эти абстрактные композиции и не вдавался в идиотские размышления, что бы они обозначали. Они рождали в нём какие-то чувства, что-то его непонятно волновало, как и когда он слушал музыку. Когда он последний раз был с Иланой в консерватории, что-то похожее возникало у него и в тот раз. А что? Да кто ж его знает — волнует. Картины ли, музыка ли — всё не стандартное вызывало у него сходные волнения. А, может, и страдания. Сейчас всё было в одну точку. Он и пошёл на эту выставку в надежде вдруг встретить… А зачем? Для продления, возбуждения, вроде бы, уходящей печали? Да нет — раз пошёл, стало быть, никуда они не уходят. Вот эти разноцветные углы фигур кололи душу и…