Юлий Крелин - Любовь. Бл***тво. Любовь

— Это не любовь. Это, если хочешь, при хорошем воспитании в достойной семье, плата по векселям за детство…

— Плата… Причём…

— Дослушай, золото моё. Это, и, прежде всего, уважение, поклонение, благодарность, если хочешь, даже преклонение. Конечно, заботливость.

— Ну а что?…

— Родители из другого времени. Из жизни другого поколения. И образ жизни меняется с каждым поколением. Ты вспомни конфликты у твоих каких-нибудь знакомых. Конфликты с тёщей, со свекровью — дети чаще становятся рядом с избранным спутником, а не с родителями. Сами выбирали. Она понятнее.

— Но ведь бывает…

— Бывает, бывает. И есть. Есть любовь лишь родительская. Ведь любят всегда за что-то. Грубо говоря, не в меркантильном смысле, корыстно. То есть за что-то: за красоту, за доброту, за смелость, ум, мужество, честность… Не важно — за что-то. И о родителях говорят, какие они. А детей родители любят ни за что. Какие бы дети не были — родители за них… В общем, — леди Макбет, помнишь? Родительская любовь единственная, мистическая, бескорыстная. И плохих, и хороших…

— Ничего не знаю, кто кого и за что. Я вас люблю очень, Ефим Борисович.

— Господи! Когда же я доживу до «ты»!? Доченька. Я так хочу познакомиться с твоими родителями.

— Нельзя.

— А что? Родители… Из-за дочери? Они что?.. Что мужа у тебя?… — Ну, никак у него не выговаривался вопрос об отце девочки. А знать хотелось. — Знаешь, если думаешь о чести, то стыдиться своими поступками надо не перед предками, а перед потомками. А ты…

— Ну, причём тут? О чём вы? Я не стыжусь. Как вы… Ефим Борисович. Вы меня не понимаете…

— Детка, прости. Это моё дурацкое любопытство, на любви построенное. Я…Ты на порядок выше, тоньше меня.

— Перестаньте. Ирочка моя плод студенческой любви. Мы ж были прогрессивные, как теперь говорят, продвинутые. Зачем, мол, расписываться. Мы и так любим друг друга. А на распределении нас разогнали по разным городам. Ирочки ещё не было. А, несмотря на продвинутость, я о беременности сказать постеснялась. Любимый мой — психиатр. Там, вдалеке от меня, ввязался в борьбу за права человека против практики советской психиатрии. Ну, понимаете. С реальной жизнью мы практически не встречались. А любовь… Любовь, она как огонь — без пищи гаснет.

— Ты что волнуешься?.. Ладно, Иланочка. Не рассказывай.

— Нет. Я хочу, чтоб ты знал.

— Ради этого «ты» — волнуйся и рассказывай.

— Вам смешно…

— Совсем не смешно, особенно, если опять вы.

— Дайте выговориться. Мне это нужно. Может, это первый раз в жизни у меня. Короче, его осудили, посадили. Он написал мне, так сказать, отказное письмо. Может, не хотел, чтоб мы с дочерью были семьёй осуждённого диссидента. А может… Может… Я ж говорю — огонь без пищи гаснет. Может, кого нашёл. Искать по лагерям, декабристкой стать — дочка совсем младенец. Ну и… Ну, говорю, что огонь без пищи… Ну, а теперь…

Ефим Борисович поцелуями и объятиями не дал ей закончить мысль. Ему казалось, что и так всё понятно.

— А Ирочка что знает? А родители…

— Они живут в Канаде. Уже давно. Так получилось. Потому и машина у меня есть.

— А может и… Ну, да, ладно… Ладно, девочка моя любимая.

Досадно, что провожать не надо. Машина снимает сладость провожания. Ефим не любил провожать. И когда такая необходимость возникала, он внутренне, про себя ворчал. Но необходимость, она и есть необходимость. А сейчас ему так хотелось провожать, постоять в подъезде, как почти полвека назад стоялось. Стоялось. Полвека назад. Подъездные поцелуи. Хм, тамбурные романы.

О чём это он сейчас. Вспомнилось поездное приключение. Почему всё это шальное отвлекает его сейчас. Мешает. «Всё! — ничего не хочу вспоминать. Хаотические воспоминания. Почему это должно мешать? Жизни-то не мешало. Даже украшало. Разве нет?»

Нет — они спустились на лифте, постояли около машины и…

— Доедешь — позвони.

— Конечно.

— Только обязательно. А то я заболею. Я же старый.

— Старый! Это не так. А заболеете, возьму к себе и сама лечить буду. Моё! Позвоню, позвоню.

— Из машины или из дома?

Илана рассмеялась:

— Из подъезда.

— Замечательно. Ностальгическая иллюзия. Подожди. Не уезжай. Я с балкона буду смотреть, как ты едешь.

— Угу. Бегите тогда.

И он побежал. А лифт не идёт. Может пешком. Дольше. А вот и лифт. Балкон.

Девочка стоит у машины и смотрит вверх. Он помахал рукой, и она скрылась в машине. Поехала. Вот и за угол завернула. Всё. Нет её. Быстрей к телефону. Ждёт. Ещё рано. Она ж не может в мгновение оказаться у дома, хоть и недалеко живёт. А вдруг с дороги позвонит. «Господи! За что ж на меня такое счастье свалилось? Может, самому позвонить в машину. Совсем съехал, доктор?» Он пошёл снова на балкон. Зачем? Что она… Она ж не может вернуться — дочка. Наконец, звонок.