Юлий Крелин - Любовь. Бл***тво. Любовь

«Врача вызывали?» «Здравствуйте. Здравствуйте, Ефим Борисович. — Смеется — Вызывала. Нет. Не вызывала — просила. Очень просила. Очень хотела вас видеть. Болит где-то в районе шва. Я думала, если ничего и нет, то вы посмотрите, пощупаете, погладите — и всё пройдет». «Так, может, сразу и погладить. — Улыбается. — Начать с главного результативного действия?» Смеются оба. «Доктор, как насчёт кофейку с коньячком?» «Давайте сначала займёмся основной причиной прихода. Ваш живот». «Ох, Ефим Борисович, мы приблизительно одного возраста — можно, я буду называть вас без отчества? К тому ж и Европа». «Господи! Да сделайте одолжение. Можно даже и на ты».

Стандартно хорошенькая. Высокая. Талия высокая. Блондинка. Естественная ли — не оценил. Скоро увидит, оценит. А глаза оценил сразу — озорные. Это хорошо. Это спокойнее. На озорство и приехал. Кожа — бархатная. На глаз. Наощупь, наверное, тоже. Надо проверить. Проверит.

Надя подошла к широкой своей тахте. Она не была, как больная, в каком-нибудь халате или ещё в каком-либо затрапезе. Белая красивая кофточка. Расстёгнутый ворот открывал глубокую дорожку между не худшими из грудей. Отчётливо без лифчика. Синие брюки. Он не понимал, из какого они материала. Кажется, это называлось джерси. Да и не важно. Важно, что они были на резинке. Поэтому она подняла руки к поясу. Завела с боков большие пальцы под резинку и одним движением с обеих сторон спустила сразу и брюки трусы. «Однако! Наверное. Если они там есть. Блондинка. — Подумал доктор и дальше вслух. — Ну, ложитесь».

Ну, что он мог сказать. Разумеется, всё было нормально. Шов в хорошем состоянии. Никакого вокруг него ни уплотнения, ни красноты. Весь живот тоже безболезненный. «Всё нормально, Надя». «Я так и думала. Ведь делали же вы. Остается только погладить и всё пройдёт?» «А разве ещё не прошло?» «Прошло. Прошло. До чего ж ты мне, доктор, нравишься». «Хм. Я старался. Наверное. Видно». «Так. Коньячку?». Коньячок стоял на маленьком столике в изголовье тахты. Бутылка открыта и на маленьком подносике несколько рюмок. Так что выпивание коньячка не вызвало дополнительных передвижений по квартире. Так, сидя на тахте с приспущенными брюками, но с подтянутыми трусиками, Надя лишь протянула руку к столику. Доктор перехватил её, а сам другой рукой произвёл все действия, необходимые для заполнения рюмок коньяком. Перехваченную руку не отпускал. Надя этому не противилась. Всё питье их счастливо удалось с помощью лишь одной свободной руки у каждого. Оказалось это не только возможно, но и удобно для всех последующих задач. Обоюдное согласие было, говоря сегодняшним языком, запрограммировано. А ещё более современно: консенсус был мгновенным, без лишних слов и потери времени. Ничего у Нади не болело ни на протяжении всей намеченной ею программы, да и всего вечера. В конце концов, как она сказала: он же делал! Эх, было бы что, а то пока не более чем простой аппендицит. Хотя он и объяснял потом Наде, что простых операций, как и болезней, не бывает.

Они лежали некоторое время молча. Надя взяла из-под подушки и передала ему полотенце. «Доктор, а ты женат? Давно?» «Спрашиваешь, давно ли, значит сама знаешь».

С Диной он познакомился в театре. «Дни Турбиных» был неожиданный подарок московской интеллигенции. Ещё в их среде было полно разговоров и воспоминаний старших об этом спектакле во МХАТе. А потом это стало чем-то полузапретным, о чём молодые знали лишь по рассказам. На всякий случай об этом рассказывали полушёпотом. Булгакова не издавали. Время вспышки тотального интереса к нему началось лишь с напечатания в журнале «Мастера и Маргариты». Когда в театре Станиславского поставили «Дни Турбиных», интеллигенция из молодых, наслышанная, ринулась доставать билеты. На всём протяжении советских лет дефицит чего бы то ни было являлся главным мотором движения вперёд, как для людских душ и голов, так и для смешной экономики, которой жила страна. Билеты на спектакль, так же трудно было достать, как и хорошую обувь, книгу, подписку на газету или апельсины, икру, даже хорошую рыбу, например, судака там, или щуку. Ефиму принёс два билета больной, которого он недавно оперировал. Это был вполне интеллигентный гонорар. Обычно приносили бутылки коньяков, женщинам цветы, конфеты. И то это называли взятками и визгливо писали в газетных фельетонах о стяжательских тенденциях среди врачей. Про деньги и говорить нечего. Билеты в театр! Дефицитный спектакль! Класс! Он хвалился качеством полученной взятки. Но дама, владевшая в те дни его душой, а скорее телом, не оценила величие подобного «побора», как иногда официально называли эти благодарственные подношения врачам. Ефим пошёл один и предложил свой лишний билет красивой девушке приблизительно его же возраста. Девушка спрашивала «лишний билетик», а он мгновенно оценил как её внешние качества, так и интеллигентский огонёк охотницы за хорошими спектаклями или книгами.