Агнета Плейель - Пережить зиму в Стокгольме

Из Америки они переехали в тесную квартиру многоэтажного дома в пригороде Стокгольма. Ни друзей, ни музыки. Высокие дома стояли далеко друг от друга. Загрязненная и израненная земля между зданиями. Они ходили в школу, отец на работу. Мама тогда еще играла, хотя было не с кем. Иногда она отбрасывала виолончель и начинала плакать от бессилия перед демонами, окружавшими ее. Она не могла их превозмочь. Пыталась заняться чем-то другим: писала стихи, новеллы. Но нет, это не годится, говорила она. Она ни на что не годилась, даже чтобы быть хорошей матерью. Звуки виолончели стали злыми. На самом деле — они сопротивлялись и резали слух. Внутри нее была горячая вулканическая лава, которая могла неожиданно извергнуться. Рядом с ней можно было умереть от жары. У старшей дочери появилась грудь и начались менструации. Мать стала злой и насмешливой, ее язык был острый как нож, и она не контролировала себя, когда говорила. Не справлялась сама с собой. Попытки защититься вызывали у нее еще большую ярость. Отец теперь часто бывал в отъезде, а когда возвращался, его лицо было скованным, как никогда раньше. Мать нападала на него язвительным и холодным тоном, было трудно поверить, что это ее голос. Чужой голос резал и царапал, это был некто иной в обличье матери. Этот голос не знал границ, можно было услышать что угодно, и надо было приседать и защищаться, парировать и уклоняться. Дочери умоляли отца быть терпеливым с матерью — не ради нее, ради себя, потому что им было страшно. Отец не смотрел на них. Что могли знать дети об его отчаянии? Как могли они понять, что за дружелюбными шутками он прячет нарастающий гнев? Он не смог сделать счастливой девочку, играющую на виолончели, которую взял в жены. Дочери думали, что состоят в тайном союзе с отцом, но откуда он мог знать, что они не заключили пакта с матерью? Единственный мужчина в семье. Он любил ходить полуголым. Принимать душ с незапертой дверью. Делать зарядку в гостиной в одних трусах. Показывать себя. Он флиртовал с дочерьми, становящимися уже молодыми женщинами. Тогда тот чужой голос полностью овладевал матерью. Потом она плакала. Отец, добрый ангел, брал дочерей с собой в город, чтобы она могла отдохнуть, — и встречался там с другими женщинами. Возможно, это были его любовницы. Она не помнит, когда ей впервые пришло это в голову, она сразу же отбросила эту мысль. Они доставляли ему радость, жалели его. Он был так беззащитен перед вспыльчивостью матери и часто выглядел грустным и усталым. Иногда лучше промолчать. Правда и ложь начали сплетаться воедино. Теперь они знали об отце нечто, что было лучше не знать. Однажды, когда мать уехала, как говорили, в санаторий, подлечить нервы, отец привел домой подругу, жену коллеги, жизнерадостную женщину с маленьким сыном. Через некоторое время подруга постучала в комнату, где она сидела и делала уроки, и попросила присмотреть за мальчиком, так как им нужно поговорить с отцом о чем-то важном. Она сидела в своей комнате с двухлетним малышом на коленях. Попробовала рассказывать ему сказки, потом спела. Потом представила, что это ребенок ее отца, — и сразу устыдилась этой мысли. Мальчик хныкал, он хотел к маме. В конце концов он открыл дверь и выскочил из комнаты, она побежала следом. Взрослые смутились. Саму ее охватил стыд. В основном за себя: что она подсмотрела и увидела то, что увидела. Вскоре мама вернулась, и одним весенним вечером, когда слабый голубоватый свет протискивался между высокими серыми домами, подруга с мужем пришли к ним на обед. Мама готовила целый день. Взрослые сидели на кухне, ели, пили и разговаривали все более громко. После ухода гостей она лежала в постели и слушала, как за стенкой ссорятся родители. Мать была вне себя: она хотела знать правду. Отец, как всегда, отвечал, что она сама себя накручивает. Как человек, уже махнувший на что-то рукой, он сказал, что устал быть ей нянькой. Тут наступило молчание. Дочь лежала в постели, затаив дыхание. Не было никого в целом свете, кому бы она доверяла больше, чем отцу. И теперь он лгал. Это было трудно пережить. Она начала сомневаться в том, что видела. Это она сама полна нехороших, грязных мыслей, сказала она себе. Правда скользила, как обмылок в мыльнице. Вскоре подруга отца опять появилась, с ребенком, на этот раз в летнем домике, который они сняли на шхерах. Отец и подруга бурно шутили за обедом и флиртовали у всех на глазах. Мать молчала, склонившись над тарелкой. Иногда она на секунду поднимала взгляд, и ее глаза были темные и блестящие. Посреди обеда она встала и вышла, не сказав ни слова. Возникло, может, минутное замешательство, но потом оба взрослых вновь стали смеяться как ни в чем не бывало. После обеда она поднялась к матери. Она лежала, рядом с кроватью стояла бутылка спиртного и пузырек с таблетками. Она ела их одну за другой. Чертова проститутка, сказала она. И что было делать дочери? Согласиться? Поддержать вранье отца? Она разрывалась надвое. Попыталась убрать пузырек с таблетками, тогда мать ударила ее по руке. Позови его, сказала она. Подруга и отец стояли, обнявшись, на кухне, а между ними стоял ребенок. В этот момент она поняла, что это сын ее отца. Перед тем как отец поднялся к матери, он помог подруге собраться. Подруга сказала, что понимает, как трудно ей, дочери, чья мама так плохо себя чувствует. Ее сердце, размякнув, чуть не выпрыгнуло навстречу подруге — никто раньше не выказывал ей сочувствия. Но потом захватило дух от жестокости сказанного. Ее мама не была больна, это они двое, отец и подруга, сделали ее больной своей ложью. А мама не лгала никогда, она была сама откровенность. Поздно вечером отец стоял в саду и плакал, обхватив сливовое дерево. Она впервые видела отца плачущим. Подошла к нему. Странно, сказал отец, в сорок лет не знать, кто ты такой. Она не нашлась что ответить.