Рене Домаль - Великий запой - роман; Эссе и заметки

Я описал отверстия лица как аппараты, воспринимающие цвета, звуки, запахи, вкусы. Но одно из этих отверстий служит для того, чтобы одновременно, как у зоофитов, поглощать и выделять; правда, речь идет о субстанциях разного порядка: рот поглощает пищу и выделяет слова. Пища — это куски и соки растений и животных, часто порченные теплом или брожением, а также некоторые минеральные субстанции, как вода или соль; они предназначены питать тело, верхней частью которого является голова. Что касается слов, изрекаемых ртом, то это шумы, крики и звуки тысячи животных, которые живут в моей уникальной шкуре, но имеют в своем распоряжении лишь один голосовой аппарат на всех: так что извне и даже изнутри можно поверить, что говорит одно лицо; и верится в это легко и просто.

Подобно тому, как франком овладеваешь в тот момент, когда его тратишь, скажем, чтобы купить кусок хлеба, а куском хлеба — в тот момент, когда заканчиваешь его переваривать, так и знанием овладеваешь в тот момент, когда его даешь. Итак, самое нижнее отверстие лица служит для пассивного поглощения самой грубой пищи и активного усвоения самой утонченной пищи. На эту тему существует древний индийский миф о первобытном человеке, который пытался захватить пищу всеми остальными органами (и всякий раз улавливал лишь какое-то одно соответствующее пище свойство) и наконец сумел овладеть ею полностью путем выделения.

Когда я иду, пространство для прохождения — впереди, и оно зримо, а пройденное пространство — позади, и оно незримо. Но я передвигаюсь еще и во времени; судя по длительности, пройденный путь в прошлом — обозрим, а путь для прохождения в будущем — необозрим. Значит, мы продвигаемся во времени, пятясь. Наше лицо слепо к грядущему…

Сейчас я расскажу вам о происхождении всех этих абсурдностей.

Вот четыре предмета с большой головой.

У булавки по отношению к ее телу очень большая головка, однако, говоря о человеке, «булавочной» называют голову очень маленькую. У булавки огромная головка, поскольку человек сделал ее такой, чтобы нажимать сверху и не уколоться. Идея булавки внеположна самой булавке, и, по правде говоря, мы видим этот предмет с головкой, ибо, представляя себе любой предмет, подгоняем его под человеческую схему. Мы пытаемся в любом предмете усматривать голову, грудь и живот; часто придумываем ему конечности, иногда — гениталии. Но в действительности голова рассматриваемого объекта может находиться вне самого объекта, как столяр — вне стола, а машинист — вне локомотива.

Макроцефал кажется большеголовым, но на самом деле мозгов ему не хватает: кости, вода и плоть проросли на месте недостающего серого вещества.

У ангелочка (я говорю «ангелочек», а не «ангел», потому что настоящие ангелы, борцы-каннибалы, описанные в Ветхом Завете, на отсутствие желудка не жаловались) большая голова, потому что… Это уже сложнее. Сначала один большеголовый теолог придал идее чистого разума некую форму, круглую, парящую, асексуальную и стерильную. Затем младший большеголовый теолог, даже не вникнув в идею, придумал современного ангелочка, исходя из следующего аллегорического механизма: дух — дыхание — щеки — щекастый ; чистый — очищенный — без потрохов — без живота ; посланник — между небом и землей — летающий — крылатый ; стерильный — беспомощный — безопасный — младенец.

И наконец, у головастика большая голова, потому что в голове — как доказали современные эмбриологи — сосредоточена организующая и направляющая сила роста.

Среди двуногих без перьев, но с головой, перевешивающей все остальное, то есть тех, кого мы обобщенно называем интеллектуалами, одни подобны булавке, другие — макроцефалу, третьи — ангелочку, четвертые — головастику. В случае с последними есть шанс, что они станут людьми.

Здесь я должен рассказать вам о происхождении нашей головы так, как колдунья из Фессалии поведала о нем мудрецу Энофилию; тот запечатал рукопись в бутылку с терпким вином, а я, прихлебывая, пытаюсь ее оттуда извлечь.

До описания в «Пире» Платона — сферические, сросшиеся живот к животу и затылок к затылку, — еще до этого первые люди были такими, какими, вволю наикавшись и громко чихнув, описал их Аристофан; правда, они были сдвоенными наоборот, лицом к лицу. Голова была сферой, закрытой со всех сторон (за исключением того, что связывалась с телом посредством шеи), глаза в глаза, рот ко рту, и все внутри.