Рене Домаль - Великий запой - роман; Эссе и заметки

Взглянув в окуляр, я действительно в самом конце галереи увидел Суперсциента. Это была огромная черепная коробка с маленьким аморфным и мятым лицом, которая, как мне показалось, была прикреплена за уши к двум эбеновым шарам, возвышавшимся над спинкой массивного трона. Под головой свисало тряпичное тельце куклы с пустыми штанами, расправленными на малиновом бархате сиденья. С помощью проволоки маленькая правая рука удерживалась на весу, а указательный палец приставлялся к виску, что символизировало Знание. Над троном был развернут транспарант с надписью:

Я ЗНАЮ ВСЕ, НО НЕ ПОНИМАЮ НИЧЕГО

Охваченный благоговейным страхом, я тут же отложил бинокль и спросил у Профессора:

— А как же человек? Что с ним происходит в результате такого исследования?

— Человек, как и этот красный кролик, по ходу дела забывается и выбрасывается в мусорный бак.

— Вообще-то, — сказал я Профессору Мюмю, — Сциенты, которых вы мне показали, не очень отличаются от тех, кого на нашем языке мы называем учеными.

Он снисходительно посмотрел на меня и веско ответил:

— Молодой человек, ваши ученые — полная противоположность. Вы слишком доверяете внешним эффектам. Ученый делает полезное дело. Из всех гипотез, проверенных опытным путем, он оставляет лишь те, которые могут служить на пользу ему или другим. А Сциент, напротив, ищет, по его словам, чистую истину, то есть истину, которая не нуждается в подтверждении жизнью. Ему не важно, как будет применяться сделанное им открытие: для изготовления удушающего газа или излечения болезни, для распространения интеллектуальной отравы или воспитания детей. Это первое отличие. А вот и второе. Ученый верит лишь в то, над чем он экспериментировал сам, и утверждает лишь то, что может предложить для экспериментов другим. А Сциент применяет экспериментальную методику исключительно к материальным объектам. Некоторые Сциенты заявляют, что экспериментально изучают мысль; но поскольку они способны экспериментировать лишь с линейкой и весами, то их инструменты фиксируют не более чем материальные следы мысли: слова, жесты, сфабрикованные вещи, шевеление внутренностей. То, что они называют мыслью, это вид сморщенного лба и сведенных бровей; воля — это выступающая челюсть и удар кулаком по столу; эмоция — беспорядочный ритм сердца и легких. В-третьих, настоящий ученый всегда ставит знания в зависимость от познания и утверждает, что сначала надлежит познать со всех сторон предмет самый близкий, самый доступный и присутствующий неизменно. А Сциент, напротив, тянется к предмету наиболее отдаленному, атому или звезде, числу или абстрактной фигуре, и никогда не переходит границу, отделяющую его самого от других. Более того, Сциент изо всех сил старается стушеваться ради чего-то заоблачного и этим гордится. Он обвиняет в гордыне ученого, пеняя ему на то, что тот помещает себя в центр всего. Сциент слепо верит сам и призывает втолковывать даже младшим школьникам, что любой человек — это кучка коллоидов, увлекаемая тестообразным шаром в завихрение, центр которого кружится вокруг вымышленной подвижной точки по безмерным кривым просторам относительного пространства. Чем больше Сциент рассредоточивает себя и других, тем больше от этого радуется.

Иначе говоря, ученый меряет все объекты неизменным эталоном, который носит в себе, а Сциент меряет одни объекты другими; впрочем, именно потому, что предметы невозможно измерить предметами, ему приходится, дабы найти общую мерку, их разрезать, распиливать ( scier ) на бесконечно малые, инфинитезимальные фрагменты, отчего он и заслужил свое прозвище.

Видите, как вы просчитались.

Разумеется, он был прав, и я уже начал подумывать, что санитар ошибается и Профессор Мюмю совершенно здоров. Чтобы удостовериться в этом, я спросил:

— Господин Профессор, вы меня достаточно просветили. Но я был бы счастлив, если бы вы привели мне пример ученого, в том смысле, который вы придаете этому слову.

— В современной науке мне известен лишь один пример, — сказал он. — Это я. И именно я открыл сыворотку, которая излечит всех Сциентов. Не скажу, что все они станут учеными, но я не прекращу своей работы, пока не изведу последний микроб сциентизма.

Никаких сомнений у меня не оставалось. Санитар не лгал. Но я был заинтригован и потому спросил:

— Значит, это все-таки микробное заболевание?

— Да. Но микроб возник не вчера. Этот простейший микроорганизм издавна размножался на древе познания. Он проник в кровь первых людей с первородным грехом. Против микроба есть только одно радикальное средство: сок древа жизни. Но Адам даже не пожелал к нему прикоснуться. «Второй раз меня не проведут», — сказал он. Как же добыть этот сок? После десяти лет исследований меня озарило. Ведь сыворотка, которую я искал, существовала с незапамятных времен; специалисты изготавливали ее каждый день, и при желании можно было ее производить почти даром и в промышленных объемах. Думаю, вы угадали, что я намекаю на самую заурядную жидкость.