Георгий Дзюба - Во всём виноват Гоголь

Чиновники города как бы и продолжали свою отчаянную борьбу с Бронькиным за сохранение кресла своему мэру господину Кучугурову Арнольду Бестемьяновичу, опираясь в этом деле на слухи от имени его креативного директора об их поголовном увольнении. А порой они вроде бы уже за Арнольда Бестемьяновича и не совсем безнадёжно болели, опираясь на заявление Бронькина о том, что в их стаде жертвенные бараны назначены поимённо и совсем небольшим стадом. Правду сказать, к ранее объявленному списку изгоняемых лиц от Бронькина добавился и ещё один — глава райгорздрава, ранее там упущенный, а теперь уже восстановленный к увольнению, но по медицинским показаниям. Однако как в случаях изобилия борьбы, так и в эпизодах её недостачи никто из элиты не считал себя опущенным на дно корзины истории и действовал, хотя методом лужёной глотки теперь уже не пользовался.

Многие чиновники прекрасного города NN нашли удовольствие в том, чтобы весело злорадствовать над столпившимися в углу их братии и приуготовляемыми к увольнению неудачниками. И ехидничали они над изгоняемыми из одного с ними поля ягодами с преогромной радостью. Несчастливцы поначалу рвали на себе волосы, причем даже в самых труднодоступных местах, а затем вдруг стали и нервно закурили в сторонке. Потом они в ответ взялись открыто ехидничать над счастливцами, а сами секретно наносить свои визиты тому, кто на поле публичной брани уже объявился воочию. Но плели они это уже безо всякой гласности, хотя и по графику. И поплелись туда такие люди, что уже с порога оказались господину с большой буквы «Ч» в фамилии родными братьями и сёстрами по разуму.

— Ах, пармазанчик вы наш в шоколаде, Павел Иванович! — возглашали ему, словно модельной манекенщице, топ-менеджеры с поплавками неродных вузов.

— Ах, вот вы какой застенчивый, драгоценный вы наш Павел Иванович! — ревели будто бы от свалившихся им с неба в карманы пачек купюр депутаты, замазанные сомнительным бизнесом, однако таща при этом оттудова свои кирпичи с резинками.

— Позвольте ж вас расцеловать, мудрейший вы наш батюшка Павел Иванович! — бросались на него, словно на выгодный тендер или премию небольшие муниципальные жулики. За ними из углов, воровато озираясь, вылезали мелкие оптовики, крупные арендодатели, средние землеустроители, а потом даже и бюджетники, правда, только с килограммами характеристик и почётных грамот.

И хотя входили все они в торгово-ярмарочный комплекс с неясной опаскою и шагами медлительными, но уж вылетали оттуда ногами резвыми, с сияющими обликами торжествующими и, главное, безо всяких удручающих неудовлетворений и беспокойств на физиономиях. «Не было лица, на котором бы не выразилось удовольствие или, по крайней мере, отражение всеобщего удовольствия». «Плачем горю не пособить, нужно дело делать…» — раскидывали по сторонам слова из мастер-класса «любезнейшего Чичикова» одни. Другие вторили им геометрическими и философическими подкопами мыслей «душечки Чичикова», что «…косой дорогой больше напрямик». Потом все они, ясное дело, переводили эти крылатые формулы скупой мудрости совсем не кривого, а ровнёхонького и точнёхонького, как весы самой Фемиды, и сладкозвучного, как Платон под оливой, креативного директора Чичикова, что всегда точно знал цену своему слову, из уст в уста третьим. В третьих лицах, что естественно, сидели их сватья, кумовья да соратники. А те уж в баньке или за нескупым и нескучным столом под дубом или какой-то ольхой обыкновенной делились знаниями со своими покровителями, акционерами и соучредителями.

У одного лишь Петра Октябриновича Мудрецова ни на кого глаза не смотрели. Он сиротливо сидел в сквере под липой, перед портретами действующего мэра и районного бригадира депутатов, задумчиво и нетвёрдо перебирая струны арфы.

А начальник транспортного цеха из известного книготоргового учреждения и видный его поэт Лучезарий Шляппа в это же время, например, сообщил Чичикову, что очередь за литературными премиями в городе при устаревшей власти сильно перепуталась и что в неё обманом затесались те, кто там никогда не стоял. Сначала Шляппа спел Чичикову своим красивым басом давно уже позабытую народом песню «Не белы снега», чем вызвал у слушателя неподкупное восхищение. Потом он энергично продекламировал отрывки из своей наиболее успешной поэмы «Мы на рассвете солнцем Кучугурии томимы», что в краевом издательстве «Пурга» уже готовилась и для второго издания в исправленной и дополненной редакции «Закат сиял — броня мерцала». Здесь он вновь заработал за своё творчество крупную похвалу на словах в том виде, что он, то есть Шляппа, вполне гениальный и современный поэт ТЯКа, имея в виду торгово-ярмарочный комплекс. Заодно Лучезарий прикупил себе чин средней руки в культуре города «…для приобретения весу в обществе» и, конечно, звание литературного лауреата на два года вперёд.