Владимир Файнберг - Словарь для Ники

Как большинство творческих людей, он был всецело замкнут на самом себе, и тем более было приятно услышать в телефонной трубке его голос:

— Володя! Я всё знаю от твоей матери об операции. Как себя чувствуешь?

— Хорошо.

— Слушай, вот какое дело. У вас дома есть деньги?

— Должно быть, есть на хозяйство.

— Вот что. Минут через десять я приеду. Срочно нужно на билет в Польшу. Займешь?

— Не знаю, сколько у нас денег. И посмотреть не могу — больно подняться.

— Я сам посмотрю.

Он положил трубку. А я лежал и думал: «Как же ему открыть? Ведь в самом деле встать не могу».

Заранее исхитрился придвинуть к тахте два стула. Когда Андрей позвонил в дверь, я поднялся и, опираясь на обе спинки, как на костыли, доволокся с ними до двери. Открыл.

Андрей был хмур и решителен. Пока я укладывался обратно на тахту, нервно сообщил:

— Наша затея запрещена. Зато мне разрешили экранизировать «Солярис» Лема. Должен срочно лететь к нему на переговоры. Где деньги?

— Вон там, в секретере шкатулка, — ответил я, оглушённый новостью. — Возьми, пожалуйста, сам.

Он шагнул к секретеру, нашёл шкатулку.

— На всякий случай беру всё, что есть. Вернусь, отдам. Извини, некогда. Внизу ждёт такси.

Действительно, недели через две он вернул долг.

Больше я его никогда не видел.

Веселой компанией мы на ночь глядя вышли из дома, после того как отпраздновали моё шестнадцатилетние вместе с моими родителями.

Одним из последних поездов метро зачем‑то поехали догуливать в Сокольники.

Парк оказался закрыт. Фонари погашены. Но мы проникли в него. Нас было семеро.

Шли по аллеям среди деревьев, тихо шумящих молодыми майскими кронами. Пока не наткнулись на летний театр. Перед открытой сценой с козырьком стояли ряды длинных скамеек.

— Володя! Почитай стихи! — загорелся один из моих спутников. — А мы будем сидеть и слушать.

По боковой лесенке я взошёл на сцену, встал посередине. Различил перед собой рассевшихся по скамьям друзей.

Потом поднял взгляд и замер. Весь небесный купол смотрел на меня глазами звёзд. Показалось кощунственным изображать из себя поэта.

В ту минуту я осознал, что под прежними своими стихами должен подвести черту.

Друзья не поняли, почему я спрыгнул со сцены. Но не стали терзать вопросами.

Если сейчас, каким‑то образом учитывается, кто, когда и какой канал телевидения смотрит, то вполне вероятно, что со временем оттуда, из этого аппарата, научатся шпионить за тем, что говорят и делают в каждой квартире. Вслед за телефоном он станет непрошеным соглядатаем.

С тех пор как я был мальчишкой, мир внешне изменился.

Колоссально. Даже нет смысла эти изменения, особенно технические, перечислять. Бумаги не хватит.

Моя дочь Ника, как ни в чём не бывало, врастает в этот изменившийся мир. И я не могу не думать о том, до чего же преобразится он, когда она станет такой, как я. Фантастически изменится. Невероятно.

И вот теперь, в 2004 году, я с тревогой смотрю в её смеющиеся глаза, тщетно пытаясь заглянуть через них в будущее.

Мой товарищ изумился:

— Как это ты пишешь, когда за окном твоей комнаты стоит такой грохот?

Я прислушался. И вправду, с улицы доносился гул проезжающего автотранспорта, голоса прохожих.

Ничего этого я почти не слышу, захваченный работой. Привык. Тишина автономно окружает меня, письменный стол. Изредка в ней зарождается что‑то непривычное.

Я выхожу в лоджию и смотрю, как над нашим двором, над крышами ближайших домов вольно стрекочет вертолёт.

Вижу себя твоими глазами. Слышу. Весь мир чувствую тобой.

Когда ты проказничаешь, это я проказничаю. Когда идёшь в школу — иду я.

Снова иду…

Свалилась с велосипеда и расшибла локоть — мне точно так же больно.

Сейчас это тебе непонятно. Инстинктивно защищаешь свою независимость, отдельность от меня. И правильно делаешь.

Пройдет не так уж много времени. Вырастешь. Прочтешь эту книгу.

Начнешь ли прозревать в себе меня?

В школе у нас однажды отобрали учебники по истории. Через сутки вернули без страниц, где были фотографии некоторых героев революции и гражданской войны.

Учительница Вера Васильевна и папа с мамой растерянно уклонялись от ответов на мои вопросы.

До этого мир был понятен. В Испании очень хорошие люди — коммунисты, интербигадовцы сражались с очень плохими — фалангистами, которым помогало совсем уж страшное отродье — Гитлер и его германские фашисты.