Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

Фрэнни смотрела на залитое солнцем выгоревшее пятно на ковре у рояля, и губы ее зримо двигались.

— Все это просто умора, ты себе не представляешь, — сказала она с почти неощутимой дрожью в голосе, и Зуи перевел на нее взгляд. Бледность ее подчеркивалась тем, что она не накрасила губы. — Ты говоришь то, что я вроде как пыталась сказать Лейну в субботу, когда он стал кидать камешки в мой огород. Прямо посреди мартини, улиток и прочего. То есть беспокоит нас не совсем одно и то же, но, мне кажется, одинаковое, и причины одни. По крайней мере, так звучит. — Тут Блумберг у нее на коленях поднялся и, скорее по-собачьи, нежели по-кошачьи, принялся топтаться кругами, отыскивая позу для сна поудобнее. Фрэнни рассеянно, однако эдак наставнически, мягко положила руки ему на спину и продолжала: — Я-то дошла уже до того, что сказала себе — вот прямо вслух, как полоумная: «Если я еще раз услышу от тебя хоть одну колкость, придирку, хоть одно слово не по делу, Фрэнни Гласс, между нами все кончено — и точка ». И некоторое время я вела себя не слишком плохо. Где-то с месяц, не меньше, если кто говорил что-то слишком школярское, фуфловое, или что до самых небес смердело ячеством или чем-то вроде, я хоть помалкивала в тряпочку. Ходила в кино, или сидела часами в библиотеке, или как ненормальная писала работы по комедии Реставрации [215] Реставрация — период правления английского короля Карла II (1660–1685). Комедия этого периода характеризуется антипуританской направленностью и циничной откровенностью в описании быта и нравов английской аристократии. и прочей белиберде, — но, по крайней мере, приятно было какое-то время не слышать собственный голос. — Она покачала головой. — А потом, как-то утром — бац, бац, я снова завелась. Всю ночь не спала почему-то, а к восьми нужно было на французскую литературу, поэтому я наконец просто встала, оделась, сварила себе кофе и пошла через студгородок. Хотелось мне одного — ужасно долго ехать на велосипеде, но я боялась, что все услышат, как я беру велик со стоянки, — там же непременно что-нибудь грохнется, — поэтому я пришла в корпус пешком и села. Долго просидела, а потом встала и давай выписывать по всей доске фразы из Эпиктета. [216] Эпиктет (ок. 50 — ок. 140) — римский философ-стоик. Его «Беседы», содержащие моральную проповедь (центральная тема — внутренняя свобода человека), записаны его учеником Флавием Аррианом. Всю переднюю доску исписала — я и не знала, что столько из него помню. Потом стерла — слава богу! — пока остальные не пришли. Но все равно полный детский сад — Эпиктет бы меня за такое возненавидел, — но… — Фрэнни помедлила. — Не знаю. Наверное, мне просто хотелось увидеть на доске приятное имя. В общем, с этого все опять началось. Я весь день придиралась. К профессору Фэллону. К Лейну, по телефону. К профессору Тапперу. Все хуже и хуже. Я даже стала придираться к соседке по комнате. Господи, бедненькая Бев! Я стала замечать, как она смотрит на меня — словно надеется, что я решу съехать из комнаты, а вместо меня поселится кто-нибудь хотя бы вполовину приятный и нормальный и даст ей хоть капельку покоя. Просто ужас! А ужас-то в чем — я же знала, что зануда, знала, какую на людей тоску нагоняю, даже обижаю их, — и все равно не могла умолкнуть! Не могла не придираться, хоть тресни. — Мягко говоря, distrait, [217] Рассеянная (фр.). она умолкла и только придавила блуждающий зад Блумберга. — Но самая жуть была на занятиях, — браво сказала она. — Просто жуть. Вот стукнула мне в голову мысль — и я никак не могу ее оттуда прогнать, — что колледж — просто еще одно тупое, бессмысленное место на свете, оно только наваливает сокровища на землю и все такое. [218] Аллюзия на Лк. 12:16–21. То есть, сокровища — это же сокровища, елки-моталки. Какая разница, деньги это, собственность или даже культура — или даже просто обычные знания? По-моему, в точности одно и то же, если упаковку снять, — и до сих пор мне так кажется! Иногда я думаю, что знания — ну, когда это знания ради знаний — хуже нет. Во всяком случае, их труднее всего простить. — Нервно и как-то необязательно Фрэнни одной рукой провела по волосам. — Наверное, меня бы все это так не угнетало, если б хоть изредка — хотя бы изредка — появлялся вежливый формальный крохотный намек, что знание должно приводить к мудрости, а если нет, это просто отвратительная трата времени! Но его никогда не появляется! В студгородке никогда и шепотка не услышишь, что мудрость должна быть целью знания. Даже слово «мудрость» почти не говорят! Хочешь, смешное скажу? Очень-очень смешное? За почти четыре года колледжа — клянусь, это правда — почти за четыре года учебы в колледже я припоминаю единственный раз, когда услышала слово «мудрец», — на первом курсе, на политологии! И знаешь, в какой связи? Про какого-то милого олуха, престарелого государственного мужа, который заработал себе состояние на фондовой бирже, а потом поехал в Вашингтон и стал советником президента Рузвельта. [219] Речь может идти о Бэзиле О’Конноре (1892–1972), американском юристе и предпринимателе, входившем в т. н. «Мозговой трест» советников 32-го президента США (1933–1945) Фрэнклина Делано Рузвельта (1882–1945); впоследствии возглавлял организацию «Красного креста» (1944–1950). Ну честно же! Четыре года в колледже — почти! Я не утверждаю, что это со всеми бывает, но меня так бесит, когда я об этом думаю, что можно умереть. — Она прервалась и, очевидно, углубилась в обслуживание интересов Блумберга. Губы ее были немногим темнее бледного лица. А кроме того, чуть обветрились.