Юрий Черняков - Анклав

Ашот приобрел популярность после истории с тетей Надей, бывшей дворничихой, ныне пенсионеркой с первого этажа, взявшейся за четыреста рублей в месяц убирать площадку, где стояли мусорные контейнеры. Тетя Надя достала весь двор постоянно повторяющимися филиппиками о нещадной эксплуатации: «Чтоб за такую зарплату я еще говно за всеми вами убирала!» и грозилась уволиться, но сроки постоянно переносила.

Так продолжалось, пока Ашот не нанялся к тете Наде делать ее работу за символические сто рублей.

Роль эксплуататора удалась тете Наде сразу, и во дворе стало тише. Теперь она покрикивает только на «Ашотика», когда принимает у него уборку, а также исправно задерживает зарплату. На что тот снисходительно улыбается.

Пока Ашот осматривал стены, Тонька оглядела обстановку, потрогала шторы, спросив, где брали такие симпатевые.

Ашот наконец кивнул: все в порядке, и она вышла на лестничную площадку к соседям, где стала возмущаться громким шепотом с малороссийским акцентом: «Шо вы тут панику развели, не понимаю? Да никакой это не евроремонт! Я сама его документы смотрела и могу лично подтвердить: да, он писатель! Вот помрет, и доску с его фамилией на дом повесят, шо тогда будете говорить?»

Соседи разошлись, Ашот остался помогать. Через час сосед Трофимов ушел на работу, Ашота вызвали открывать дверь квартиры, ключ от которой был потерян. Колотов, сопя и матерясь, дальше устанавливал перегородки сам, но не закончил. Дал о себе знать его малый джентльменский набор — поясница, одышка, геморрой, давление. И еще поранил лоб. Принял валокордин, отдышался и перетащил из меньшей комнаты в кабинет письменный стол и компьютер.

Только после этого расслабился, плеснул себе коньяка, ноги положил на стол и прикинул на просветленную голову свои ощущения: таки отделился от суетного мира или не совсем?

Да, условно, на соплях, но отделился!

Добавил еще полстакана, возлег на супружеский диван и принялся оттуда рефлексировать, привычно глуша физическую боль душевными переживаниями: жизнь-то к концу, а он не только не преуспел, но и много чего не успел: там не закончено, здесь не доделано, и везде-то он запаздывает.

Однажды ему приснилось, что он сорвался с подножки последнего вагона набиравшей ход электрички. Проснулся и до утра не мог заснуть. Жалея себя, подумал, что жизнь и судьба не задались еще в армии — только дослужился до ефрейтора, как разжаловали за драку, случившуюся во время обмывания лычек…

Из армии он вернулся, будто из путешествия со скоростью света в другую Галактику, — честолюбивых планов и нерастраченной энергии хватило бы на десяток мартинов иденов, однако как постарели те, кого не терпелось увидеть такими же, какими они были три года назад!

Мать — понятно, тут никуда не денешься, но вот тетя Лида, Лидия Андреевна, соседка по двухкомнатной коммуналке, с ней-то что случилось?

Шесть лет назад она подарила ему, девятикласснику, несколько минут любви, не похожей на то, что рождалось в его воображении, когда ночами из соседней комнаты доносились скрипы и стоны.

И что, все три года он грезил об этой неряшливой и обабившейся тетке с плохо прокрашенными волосами и, главное, с голосом и взглядом, лишенными прежней чистоты?

Ему-то казалось, что она всегда будет только такой — светловолосой и светлоокой преподавательницей пения, из чьей комнаты постоянно слышалась музыка.

Шесть февралей назад его мать пропадала вечерами на второй работе, а Станислав Николаевич, муж тети Лиды, учитель физкультуры в Сашиной школе, суровый и мускулистый блондин по прозвищу Белокурая бестия был на межшкольных соревнованиях. И целую неделю Саша и тетя Лида вечерами оставались вдвоем в двухкомнатной квартире, каждый в своей комнате.

Он никак не мог сосредоточиться на уроках, прислушиваясь к тому, что происходило за стеной: вот включила музыку, тихо запела, прошлась, танцуя и напевая, села, встала, выключила, снова включила.

Так продолжалось до пятницы. Внезапно, когда она вышла из ванной, а он проходил мимо по узкому коридору, во всем доме погас свет, и в темноте он нечаянно ткнулся лицом в открытый ворот ее халата. Она охнула и обхватила его, чтобы не упасть, обдав шелковистой свежестью, а потом, застонав, вдруг с силой к себе прижала. «Ох… Сашенька… ты меня напугал». Ее прохладное тело мгновенно накалилось, и она быстро-быстро, будто боясь, что оттолкнет, стала его целовать, опуская руку все ниже и ниже…

А дальше — будто и не было двух лет ее замужества — она превратилась в растерянную одноклассницу, решившую испробовать со сверстником то, о чем подруги рассказывают взахлеб, не зная, с чего начать и как это делается.