Аксель Сандемусе - Оборотень

Это не была любовь с первого взгляда. Мне самому не пришло бы в голову ничего подобного. Мало того, что фру Педерсен была значительно старше меня и моя квартирная хозяйка, она была еще и замужняя женщина. Я слышал о разных шашнях с замужними женщинами, но не очень-то верил всем этим рассказам. А кроме того, я ее боялся. Меня предупредили, что она мигом выставит меня за дверь, если узнает, что я не имею постоянной работы и потому не могу считаться солидным жильцом, а еще мне посоветовали выдать себя за борнхольмца и не говорить, что я норвежец. Мало того, я трепетал от страха перед всеми, кто был старше меня, лишь в самые последние годы я осмелился признаться себе в этом необъяснимом страхе. Еще и теперь я иногда ловлю себя на том, что перед людьми, которые всего на полгода старше меня, чувствую себя зеленым юнцом.

Полагаю, что половое влечение мало меняется от поколения к поколению и то, что считалось для молодых людей идеалом, так называемая чистота, было просто вековым безумием, которое способствовало формированию замкнутых и озлобленных поколений. Я не встречал в юности ни одного молодого человека, который бы днем и ночью не мечтал о девушках. Может, они и преуспели бы намного больше, не будь в нашей жизни этого дурацкого запрета на единственное естественное желание. Конечно, мы все говорили грязно о том, в чем нам было отказано, но чего мы жаждали всей душой.

Еще до того, как я попал в Копенгаген, мне уже были свойственны всевозможные перекосы сознания, характерные для человека моего времени. Я согласен, что об этом говорится слишком много, но людям надо выговориться, хотя легче им от этого не становится. Я ведь вижу, как редко на улицах попадаются открытые и светлые лица. Почему взрослые мужчины не верят в себя и живут в постоянном страхе, что в один прекрасный день кто-то разоблачит их и выставит на посмешище? Со временем они совсем тупеют от возраста, навешивают на себя всевозможные знаки отличия и хоронят собственную человечность, демонстрируя доказательства своих мужских достоинств, в которые сами не верят.

У супругов Педерсенов не было детей, что, безусловно, было совсем не плохо, ибо это потомство было бы обречено прозябать в темной шахте двора, где под углом друг к другу стояли двенадцать уборных. На каждую уборную приходилось по несколько семей. В кухонное окно я по вечерам наблюдал за жизнью крыс, сновавших между помойными бачками и уборными. Этот дом, самый большой из всех, какие я до того видел, заслуживал названия тюрьмы или казармы. Он был квадратный, и на каждом этаже был свой квадратный коридор, куда выходили двери квартир. Квартир было так много, что я не мог их сосчитать, в них жили странные существа, мелькавшие под газовыми лампами, тусклый, призрачный свет которых заливал темные коридоры. Каждая квартира состояла из комнаты и кухни. Дверь из коридора вела в кухню, и когда весь этот большой дом готовил обед, в коридорах стоял такой чад, что вы не осмелились бы пройти по ним без противогаза. Керосиновые лампы в комнатах горели целый день. Водопроводный кран находился над раковиной, служившей одновременно и писсуаром. Каменщику Педерсену и его жене повезло — они жили на последнем, четвертом этаже, поэтому в их кухню попадал дневной свет, а чужая моча в их раковину из верхней квартиры не попадала. Они этим очень гордились. Сливы раковин не соединялись с главной канализационной трубой, а были проведены непосредственно в раковину нижнего этажа. Слава Богу, над нами никто не живет, говорил каменщик Педерсен. Он был неравнодушен к некоторым радостям жизни, пил много пива и любил жирную пищу. У него были маленькие добрые поросячьи глазки и топорщившиеся усы, рыжеватые сверху и с боков, но желтые снизу.

Часто говорят и пишут о том, что люди и крысы обладают редкой способностью приспосабливаться к любым условиям. Они живут в тропиках, в арктических широтах и в клоаках под Ш анхаем. Я бы не стал этого утверждать, мне эти способности кажутся несколько преувеличенными. Не принимается во внимание, откуда люди и крысы попали в эти клоаки. Тонкие натуры не выдерживали условий концлагерей, и хотел бы я посмотреть, как вы сами выдержали бы жизнь в доме, где жил каменщик. А можно сказать и иначе: я не сразу оттуда попал в вашу виллу в Сместаде, чтобы пить вместе с вами коньяк и пиво. Конечно, мы приспосабливаемся, но приспосабливается в основном не отдельный индивид, он-то, напротив, цепляется за привычное, каким бы оно ни было. Право жить в стабильных условиях и есть то, что мы называем быть свободным человеком в свободной стране. Что такое мое описание дома, где жил каменщик? Я ничего не исказил, но вместе с тем оно совершенно неверно. Это тот дом, но увиденный мною сорок лет спустя. А в то время я рассказал бы вам об уютной кухне, добром каменщике Педерсене и о его жене, которая уже через несколько дней начала ставить утром рядом с моим тюфяком чашку горячего кофе. Я бы рассказал о непрерывных шагах по коридору, о смачных и добродушных шутках, которыми женщины приветствовали меня, стоя в открытых дверях, когда я проходил мимо. Если бы я не боялся выдать себя, я бы, конечно, описал свои вечера, когда все затихало, а я лежал и читал при свете стеариновой свечи или мечтал в темноте о женщинах, о будущем. Одно время мне очень хотелось вернуться в дом каменщика, и я считал, что после того мне жилось значительно хуже. Тот, кто с детства жил в таком доме, а потом свыкся с другими, более удобными условиями, легко может увидеть все в неправильном свете. Да, он был многого лишен в детстве. Да, он слишком долго задержался в таком доме, потерял там слишком много лет, и он забудет, что ему было там хорошо и что расставание с этим домом было для него болезненным. Ему было там хорошо, потому что он не знал лучшего. Выгребные уборные, помойные бачки, крысы — это был мир, где все время что-то происходило, менялось и где он не чувствовал себя одиноким. Для меня дом каменщика был шагом к свободе и многому другому хорошему. Я приехал в этот дом оттуда, где было еще хуже. И я всегда буду смотреть на дом каменщика с этой точки зрения. Там не было плохого запаха , и только теперь я понимаю, что, должно быть, он там все-таки был.