Аксель Сандемусе - Оборотень

Хорошо бы начать предисловие уютным «Аксель Сандемусе — выдающийся норвежский писатель», да не выйдет. Герой этих строк с довольным хохотом съязвил бы, что не зря он, видно, всю жизнь наводил тень на ясный день: и успели-то написать о нем пять слов ровно, а уже ошибка на ошибке. Крещен он был под именем Аксель (через «икс») Нильсен, но, едва став самостоятельным, избавился от «креста» в имени, казавшемся ему зловещим предзнаменованием. В 1921 году он получает разрешение сменить фамилию на Сандемусе. В этом слове, сконструированном из названия норвежского местечка Сандермусе, своя межскандинавская лукавость: у норвежцев оно вызывает романтичные ассоциации со мхом и песком, датчанам же придет на ум грязный и шумный карьер. Детство писатель провел в крошечном датском городке Нюкебинг-Мурс, но сбежал оттуда на заре юности: сначала хлебнул лиха юнгой, потом метнулся в Копенгаген, где бился насмерть, пытаясь прокормить на литературные заработки рано появившихся троих детей, наконец — после неосуществившихся планов эмиграции на американский континент — перебрался в Норвегию, на родину матери. Как Джозеф Конрад, он сменил язык — перешел на норвежский, но при этом чуть ли не всю жизнь оставался подданным датской короны, из-за чего как негражданина его за нелояльность чуть было не исключили из Союза писателей Норвегии. Чтоб завершить этот сюжет, скажем, что умирать он попросил отвезти себя в Данию.

А уж слово «писатель» для него и вовсе было что красная тряпка для быка. «Писателем я бываю только в минуты вдохновения. Обывательское сознание прочно связывает вдохновение и сочинительство, особенно стихов. Для них оно бант на шее, горящие глаза и прочие атрибуты тихого помешательства», — сетовал Сандемусе. И мало кому приходит в голову, что вдохновение — это просветление, сдвиг в сознании, благодаря которому человечество познало любовь, науку и получило все, чем богато: от каменного топора до ракеты. Для художника — это никогда не приедающееся ощущение полной внутренней свободы, необходимость писать, только и исключительно чего душа пожелает. Так что не шлите писем «писателю

Сандемусе», может статься, что дома окажется один Сандемусе, а писателя в этот день не обнаружится.

Пожалуй, урожденный Нильсен принял бы с благодарностью только слово «выдающийся» в смысле из ряда вон выходящий. То есть не боящийся противопоставить себя по-солдатски подровненному коллективу. Это для Сандемусе мера всех мер, идеал, за стремление к которому он заплатил сполна, но так и не избавился от страшного подозрения: а вдруг я шагаю в строю?

Писатель родился на бедной пролетарской окраине в многодетной семье. Что означает не только то, что «блины были для нас роскошью, о которой начинали мечтать за много недель до торжественного дня», но и то, что в основе семейной философии — безграничное терпение и консерватизм, ведь любое резкое движение может разрушить хрупкий механизм выживания. Сандемусе работал с девяти лет, и мысль всю жизнь от гудка до гудка делать нудную монотонную работу приводила его в дрожь. Он мечтал о славе, странствиях и независимости. К моменту его конфирмации материальное положение семьи упрочилось настолько, что пятнадцатилетний Аксель сумел умолить родителей определить его в педагогическое училище. Здесь он увлекся теологией и всерьез подумывал о карьере священнослужителя (с этой мыслью он играл вплоть до 1920 года, когда заявил о выходе из государственной церкви). Но с Библией Сандемусе не расставался до гроба, всегда носил ее с собой и цитировал на каждый чих, как другие люди присказки или анекдоты.

После училища он год промаялся, но так и не пристроился, к возмущению родных, ни к какому делу, и от отчаяния весной 1916 года нанялся юнгой на допотопный бриг. Тяготы моряцкой жизни произвели на Сандемусе неизгладимое впечатление. Он и в литературу вошел как автор морских рассказов, а потом и романов.

Писатель считает, что моряки не могут не быть язычниками, ибо они ложатся и встают с мыслью о всесилии стихии и вся их служба проходит в ежесекундном ожидании смерти. В море некуда деться, матрос вынужден месяцами общаться, есть, пить, работать, делить одежду и даже койку с тем, кто волей случая оказался с ним в одном пропахшем спиртом, мочой и блевотиной кубрике. Сплошь и рядом это полоумные психопаты, беглые убийцы и половые извращенцы. От такой жизни психика моряков расшатывается, они легко переходят от сентиментальности к звериной ярости, не чувствуют края и настолько свыкаются со смертью, что и свою голову сложат без сожаления, и чужую снесут не задумываясь. А уж когда дело доходит до женщин…