Аксель Сандемусе - Оборотень

В Стокгольме Сандемусе оказался потому, что с самого начала оккупации был связан с группой Сопротивления под командованием Лауритса Санда. В сентябре 1941 года группу разгромили по доносу провокатора, самого Санда в гестапо подвергли жесточайшим пыткам. Ему удалось передать на волю единственную записку, которая слово в слово воспроизведена в «Оборотне»: «Немедленно отправьте в Швецию Акселя Сандемусе! Он ничего не знает, но только Богу известно, что он может наговорить!»

Тема вынужденного бегства, одиночества, всегда занимавшая Сандемусе, становится теперь одной из важнейших. Он охотно наследует Гамсуну, Унсет, Обстфеллеру, Ибсену, пестовавшим героев-одиночек. Правда, типичные персонажи Сандемусе более одиозны: беглецы, убийцы, шизофреники, художники. Но их, как и возвышенных героев, отторгает мещанская мораль, и за свою свободу и независимость они платят полнейшей изоляцией — интеллектуальной, эмоциональной, физической. Одиночество нимало не тяготит их, ибо они заняты самопознанием, а этот деликатный процесс не терпит шума, суеты и нарастающего шквала бытовых проблем. Однако война отрезвила Сандемусе. Он вдруг вспомнил о так называемом одиночестве в обществе, о котором писал обожаемый им Эдгар По, о том, что одиночество чревато патологией вплоть до ярости и немотивированной агрессии. Все без исключения герои «Былого», да и «Оборотня» страдают от непонимания, невозможности установить с людьми простые, понятные и до конца устраивающие всех отношения. Нарушения межличностного общения и есть модель войны, намекает Сандемусе. Как немотивированное убийство олицетворяет фашизм (ведь у отдельного солдата вермахта не было никаких личных причин убивать именно этого человека, более того, в некотором смысле оба они — жертвы войны). Стоит ли удивляться, что во всех послевоенных романах Сандемусе использует элементы детектива. С одной стороны, это именно тот жанр, где во главу угла поставлен прикладной психологизм. С другой, в детективе всегда две истории — рассказываемая и подразумеваемая, поэтому он идеально подходит для того, чтобы передать деление психики на сознательное и подсознательное (особенно если видеть в убийстве крайнее обострение психологических проблем агрессора). Но есть и третья сторона: детектив — это всегда игра с читателем, то есть вымысел такого рода, в который и верят, и не верят, как дети в Деда Мороза. А Сандемусе часто писал, что в идеале писательство должно постоянно балансировать на этой грани.

Сандемусе эта суггестивность давалась тем легче, что от рождения природа снабдила его удивительным свойством. Его неповторимость как писателя не в последнюю очередь объясняется тем, что он, человек двадцатого века, сумел сохранить мышление первобытного человека, живущего во времена создания верований и религий. Творить мифы для Сандемусе так же естественно, как дышать. Он непринужденно использовал народные верования для создания собственных мифов, моделирующих глубинные структуры жизни. (И проговорился в «Оборотне»: «Миф на тысячи лет старше формы, в которой он дошел до нас»). То есть он считал, что мифы регистрируют важнейшие законы жизни, а выражены они могут быть в Писании, сказке, трагедии Шекспира или романе Сандемусе. В «Мы украшаем себя рогами», «Клабаутерманне», отчасти и «Оборотне» только миф сплавляет воедино разрозненные части. Та же магия, что и тексты священных книг: берутся события и «определенным образом в глубине сердца связываются воедино. Но вылепить это единое целое может лишь писатель».

Добавим — лишь писатель того же типа, что Сандемусе. В его мире все двоится, нет грани между реальностью и сверхъестественным, зато у всего есть оборотная сторона или иная личина, большинство его героев утратили, пользуясь словами Кьеркегора, «самое дорогое для человека, самое ценное — объединяющую силу личности, свое единое, сущее Я». Для настоящего писателя такая двойственность — лакомый кусочек. В зависимости от темперамента можно стремиться сорвать с героя личину (как в настоящих детективах), можно выставлять напоказ внутренний мир, можно по-гессовски мудро стараться все объединить. Но есть еще один путь, бесконечно трудный, однако при удачном исходе приносящий автору ни с чем не сравнимое наслаждение — балансировать на грани предчувствия и предзнания. Гениальной игрой такого рода прославился Гамсун, изящно и мастеровито ведет ее Сандемусе.

С мечтой о достижении самости живут все герои Сандемусе, но с годами она все углубляется, и в «Оборотне» этот мотив фактически становится важнейшим, недаром одна из глав так и называется — «Суть личности». Жизнь человека состоит из редких побед и частых поражений. Ставя нас лицом к лицу с нашим поражением, судьба искушает нас. Убийца, утверждает Сандемусе, это нечто темное и неистребимое в нас самих, искушение, с которым человек не совладал. Поражение же нигде не бывает таким явным и неисправимым, как в любви. Чувственные, страстные, старающиеся освободиться из оков пресной морали герои Сандемусе таковы, что составить из них самодостаточную пару верных до гробовой доски пылких влюбленных никак не удается. Отчасти это объясняется тем, что почти всегда их сексуальная жизнь начинается неудачно, с предательства, обмана, насилия, неверности. В романе «В саду стояла скамейка» Сандемусе с горьким сарказмом описывает более чем примитивный обряд сексуальной инициации подростка из бедной семьи, а в «Былом» признается: «… в нашей среде за женщину боролись самым примитивным образом. И борьба не утихала, пока из-за обмена кольцами или беременности не становилось известно об обручении. Это была странная игра: все скопом бросались именно в тот омут, где в это время тонул их приятель. Свет прожекторов высвечивал девушку лишь после того, как кто-нибудь начинал за ней ухаживать, — вот тогда она сразу становилась центром эротической бури. Наблюдательный человек непременно проследит здесь древнюю перспективу». В других своих романах и в статьях Сандемусе обзывает этот древний инстинкт некрасивым словом «brudelop», означающим гон, кровавые свары, которые устраивают кобели из-за течной суки. Заметим кстати, что, хотя Сандемусе всегда писал исключительно о любви и убийстве, женщины из плоти и крови появились в его книгах, только когда писатель вошел в пору зрелости. А поначалу им отводилась роль предмета любовной страсти, и из книги в книгу кочевали доморощенные мадонны матросской мечты, чувственные, белокурые и пышногрудые, картинки с изображением которых и тогда, и сейчас можно за гроши купить в любой портовой лавчонке. За право обладания этими куколками и соперничали мужчины, калеча и убивая.