Аксель Сандемусе - Оборотень

Эспен Арнакке, как и Эрлинг Вик и многие другие герои писателя, с детства живет с таким ощущением своей порочности, что все время ждет от себя ужасных поступков. И, совершив их, вздыхает чуть не с облегчением — вот оно! Как писал Фрейд: «Я должен утверждать, как бы парадоксально это ни звучало, что чувство вины существовало до поступка, что оно возникло не из него, а наоборот, проступок был обусловлен этим чувством. Людей этих с полным правом можно назвать преступниками вследствие сознания вины».

Тут пришло время сказать вот о чем. Переехав в Норвегию и сблизившись с леворадикальными интеллектуалами, Сандемусе волей-неволей попал в эпицентр споров о психоанализе. Трудно представить себе этого скептика и оригинала, имевшего собственную точку зрения буквально по любому вопросу, правоверным адептом какого бы то ни было учения. (Например, «Беглецом» он оспаривает фрейдовский тезис о невозможности самоанализа.) Но нельзя забывать, что учение это ассоциировалось со всем новым и прогрессивным, было символом раскрепощенности и в жизни, и в мышлении (когда фашисты стали преследовать психоаналитиков, слава эта значительно укрепилась). Коль скоро речь заходит о влиянии психоанализа на литературный процесс в Скандинавии, первым всегда называется «Беглец». Уж не говоря о том, что Сандемусе предлагали издать роман в Германии в качестве практикума по психоанализу. Писатель так комментировал эту ситуацию: «О “Беглеце” говорили, что он (и я) более фрейдистский, чем сам Фрейд. Я не читал к тому времени Фрейда, хотя ясно, что окольными путями он оказал на меня влияние». Тут Сандемусе по обыкновению лукавит, но в нежелании признать общеизвестный факт начитанности в этом вопросе есть определенный смысл. В период высокой моды на психоанализ появилось множество «психоаналитических» романов — таких же ходульных, как «деревенские» или «производственные».

Сомнительная честь быть причисленным к этому цеху не прельщала Сандемусе. Напротив, своими учителями в литературе он считал Стриндберга, По, Достоевского, Андреева, Гамсуна, Обстфеллера, много и глубоко писавших об иррациональном поведении людей, об «извращенности». Но как бы гениально прозорливы и наблюдательны ни были эти знатоки человеческих душ, они вели речь об отдельных экстравагантных с точки зрения традиционной психологии случаях. Психоанализ же вооружил художников тончайшим инструментом, Сандемусе увидел в нем уникальную возможность упорядочить этот хаос непросветленной души. Он безусловно мог бы подписаться под словами Гессе, сказавшего о психоанализе: «Я вижу выраженным и сформулированным то, что как предчувствие, как беглая мысль, как неосознанное знание отчасти уже принадлежало мне».

О наличии бессловесной формы мышления Сандемусе знал всегда. Но благодаря трудам Фрейда драматизирование, сгущение, перенос, вытеснение становятся постоянными приемами писателя. Поэтому в отличие от незабвенной Веры Павловны запившему Эрлингу Вику снятся обычные человеческие сны: он сам, Фелисия, дочь — однако до чего странные вещи происходят с ними во сне! Стилизация блестяще удалась Сандемусе: как и настоящие, сны его героев замысловаты, но отчасти поддаются расшифровке, в них сконцентрирован весь предшествующий опыт человека, хотя они и привязаны к конкретному событию.

Дело в том, что писатель верил в существование двух форм мышления: логической, умеющей сформулировать любую мысль словами, и «обезьяньей», мышления на подсознательном уровне, в картинках и видениях: «Сон, укороченное видение — это форма мышления обезьян. Бьющаяся над загадкой бытия лошадь думает не на норвежском или абиссинском, тут другая форма мышления, слова не могут ее выразить. А сны человек видел всегда, задолго до того, как обогатился современным знанием; судя по всему, мы без секунды передышки мыслим с пятого месяца в материнской утробе и до смерти». Поскольку сфера интуитивного знания гораздо шире, то процесс самопознания типично «сандемусевского героя» заключается в том, что ему удается формулировать все новые и новые из его неясных предощущений, предзнаний. Так бродит кругами Эспен Арнакке, нанизывая воспоминание на воспоминание, так боится перейти к сути дела Джон Торсон, длящий предисловие, так действуют герои «Оборотня». Ибо «гора высока, но лежащий на земле в кандалах видит лишь Гору середины пути».

Этому слову «кандалы» можно найти массу синонимов — закомплексованность, внутренняя несвобода. Идол норвежских культуррадикалов психоаналитик Вильгельм Райх, автор книги «Массовая психология фашизма», оперировал понятием «панцирь». Всякое общество навязывает человеку определенную систему взглядов, норм поведения, представлений. То есть заставляет его надеть панцирь, который выполняет двоякую роль: он мешает человеку вести себя естественно, сковывает его и не позволяет развиваться заложенным в нем способностям, но и защищает внутренний мир человека, позволяет ему жить тайной духовной жизнью вдали от глаз недоброжелателей. «Я воздвиг укрепление против всех, даже против брата, взять это укрепление могли только через мой труп». И Эспен Арнакке, и Эрлинг Вик отдают себе отчет в том, что они с детства научились носить маску. Проблема в другом — оказалось, что отодрать ее практически невозможно. Так и живет человек вдвоем со своим недругом, со своим кошмаром и «становится непоправимо бесплоден»: его дела расходятся со словами, последние не отражают мыслей, и Янус ему бог. А фюрер легко может оказаться любимым учителем, вспомните грустную историю Гульнаре Сваре.