Аксель Сандемусе - Оборотень

По дороге к Западному вокзалу, куда они заезжали за чемоданом Эрлинга, и потом в Сместад они обменялись лишь несколькими словами о морозе и гололеде.

— Эрлинг, расскажи нам что-нибудь про любовь, — попросила Вера, уютно устроившись в кресле перед горящим камином. — Что-нибудь поинтересней. Так, чтобы мурашки по коже. Как в настоящей жизни.

— Но сначала позвольте мне сказать два слова, — вмешался Яспер. — Я много думал об этом. Последний раз сегодня. По-моему, единственное, что по-настоящему занимает людей, — это секс. Те, что говорят, будто вообще о нем не думают, как раз больше всего им и озабочены. Словом, я хочу сказать, что секс играет очень большую роль в нашей жизни. На разных деловых встречах я делаю вид, что прилежно записываю интересующие меня данные, но в то же время слежу, чтобы никто не увидел, сколько голых девушек, я нарисовал за это время. Однажды я нарисовал девушку, которую порют розгами. Речь у нас шла о легированных сталях. Мне кажется, что секс подстерегает нас за любым кустом или пляшет вокруг него. Мама, власть и пища, разве это не одно и то же?

— Да, бывают периоды, и даже довольно длительные, когда мужчина не думает ни о чем, кроме секса, — согласился Эрлинг. — Женщинам проще, женщина сама и есть сексуальность. К сожалению, она не всегда сознает это. Тигр не говорит себе каждую минуту, что он тигр. Женщина — это персонифицированная сексуальность, а мужчина — мальчик на побегушках у этой сексуальности.

— Прекратите, — вмешалась Вера. — Мне хочется послушать что-нибудь про любовь. Без ваших любимых смачных словечек, которые только портят порнографию и мешают догадкам. Я люблю искусство намеков, оставляющее место для воображения.

— Хочешь, я расскажу тебе о жене каменщика Педерсена?

— Это зависит от того, сколько лет было тогда тебе самому. Я сыта по горло сентиментальными историями о любви шестилетнего мальчика к какой-нибудь фру Педерсен.

— Мне было девятнадцать.

— А фру Педерсен? Этой жене каменщика?

— Тридцать восемь.

— Ты и сейчас поддерживаешь с ней знакомство?

Видно, Ясперу ничего не стоило подавиться любым напитком. Он и сейчас подавился, и главным образом потому, что умел быстро считать в уме.

— Господи! — воскликнул он. — Вера, фру Педерсен сейчас семьдесят восемь лет!

— Да, — сказал Эрлинг, глядя в камин. — Должно быть, так и есть, если в 1918-м ей было тридцать восемь, а с тех пор прошло сорок лет. Именно она открыла мне, что женщина — это сексуальность, а мужчина — мальчик на побегушках при ней. Вообще-то, по-моему, смех Яспера был совершенно неуместен. В 1930 году я попытался найти Камму Педерсен. Второй раз я пытался найти ее перед самой войной. Последний раз я сделал такую попытку в январе 1953 года, вернее, я приехал, как пилигрим, чтобы взглянуть на дом, в котором она жила и из которого переехала куда-то еще до 1930 года. На месте дома был пустырь. Дом снесли, чтобы построить что-то другое. В свое время я прожил у фру Педерсен четыре месяца.

— Все-таки ты очень старый, если твоя подруга в 1918 году была на три года старше, чем я теперь, — сказала Вера. — Если бы у меня не было Яспера и детей…

— Прекрати, Вера, — оборвал ее Яспер. — Эрлинг все это знает.

Эрлинг задумался, он мысленно подбирал слова, прежде

чем начать свой рассказ.

— Дело в том, — сказал он наконец, — что в моей жизни было много наблюдательных башен, я так это называю. Подозреваю, что большинству хочется забыть о своих старых наблюдательных башнях, и им это удается. Я же свои башни помню все до одной, и для того, чтобы рассказать вам о Камме Педерсен, я должен сначала подняться на свою старую наблюдательную башню в Рьюкане. Благородный человек никогда не сознается, что у него были какие-то другие наблюдательные башни, кроме той, которая у него есть в настоящее время, и что он когда-то что-то с них наблюдал. Я человек не благородный, но зато могу рассказать благородную историю, поднявшись на свою старую наблюдательную башню, которая еще стоит в Рьюкане. С сегодняшней башни ее не видно.

Я не забываю ничего, что когда-то было моим. Ни родителей, ни товарищей. Ничего. За все эти годы я протоптал заметные тропинки между своими башнями и теперь могу рассказывать о крупных событиях или о мелочах, только переходя с одной башни на другую. Одни башни были наподобие башен из слоновой кости, другие — наподобие Вавилонской башни, встречались среди них и покосившиеся, и совсем маленькие, не выше небольшого пригорка. Иногда я только чуть-чуть высовывал голову из норы.