Аксель Сандемусе - Оборотень

Эрлинг понимал, что это великий норвежский историк Снорри Стурлусон пытается рассказать ему историю Норвегии. По лицу Эрлинга тек холодный пот, противно пахнувший чем-то тухлым. Снорри продолжал говорить, он не двигался, только губы слегка шевелились над длинными зубами, похожими на ножи и вилки: Ты пророчествовал от имени своего брата. Вы с ним поменялись местами, однако не бойся, Густав не хочет меняться с тобой обратно.

Эрлинг закричал, и маленький человечек исчез.

Вот кто рылся в моем шкафу, подумал Эрлинг. Он смял старую газету и вытер ею лицо, не думая, что от типографской краски станет похож на черта (именно на это и рассчитывал один из демонов, потому что через полчаса Эрлинг, увидев себя, с диким криком упал на колени перед зеркалом, подаренным ему Фелисией, тоже, конечно, не без злого умысла). Мысли прояснились. Никакой табуретки в углу больше не было. Он посмотрел на газету, там, где текст еще можно было разобрать, было написано о Билле Грэме как раз то, что он прочитал. Сегодня бог алкоголя был не горазд на выдумки, он ограничился тем, что напугал Эрлинга вполне обыденными образами.

Дверь открылась, но не в ту сторону, в какую она открывалась обычно , Эрлинг закричал. Это были ворота в ад, и они находились в его доме в Лиере…

Вот так открытие, подумал он, и подозрительно огляделся по сторонам, что-то возникло у него за спиной, он снова закричал, ему захотелось уйти отсюда, но идти было некуда, других мест больше не существовало. Ветер распахнул дверь, на этот раз она открылась, как нужно, и шестеро похоронщиков внесли гроб. Они обвязали Эрлинга веревкой и положили в гроб. Под голову ему подсунули что-то скользкое, холодное и живое, он закричал, но, оказывается, похоронщики просто хотели, чтобы он лежал повыше и мог наблюдать за ними. Они уселись за стол и начали есть принесенную с собою еду. Потом по очереди подкрепились из бутылки. Один завыл по-собачьи, и у него изо рта выпал кусок хлеба, но что-то в этом хлебе было подозрительное…

Неожиданно лица у похоронщиков стали как будто железные, и они хором завыли, это было почище сирены, возвещавшей воздушную тревогу. Кто-то отравил их, и теперь они выли от смертельного страха. Похоронщики не успели перед смертью развязать Эрлинга, они на четвереньках выползли за дверь, забыв о гробе. Кусок хлеба, выпавший изо рта у одного из них, вдруг зашевелился. Он подкатился к краю стола и упал на пол, это было что-то серое, и оно медленно поползло к гробу.

Эрлинг сидел на стуле. Его охватил панический ужас. Что из всего случившегося ему пригрезилось и что было на самом деле? Неужели теперь так будет всегда и он уже никогда не узнает, что бред, а что явь? Кусок хлеба дополз до того места, где раньше сидел карлик, это был сырой, липкий, грязный хлеб, пропитанный злобой и ненавистью, он с трудом подполз к старому секретеру, которого прежде в комнате не было, и распластался в лепешку, чтобы подползти под него, теперь из-под секретера на Эрлинга смотрел горящий глаз. Когда Эрлинг возвращался в явь или в то, что он, дрожа, принимал за явь в ожидании новых кошмаров, он думал, подчиняясь своей привычке внимательно наблюдать за любым явлением: я все вижу именно тогда, когда это происходит, также бывает и во сне. Сознание не принимает в этом участия, иначе оно могло бы все остановить. Нет, сейчас сознание — лишь зритель, который просто молчит, оно не может заявить о себе и сказать: Отойди от меня, Сатана. По лицу Эрлинга текли слезы, что-то желтое с шипением поднималось из щелей пола. Неужели никто не поможет мне? Я этого не выдержу…

Но в светлые мгновения, являвшиеся словно разрывы между тучами, он бранился и, точно эпилептик, скрежетал зубами. Он не желал никакой помощи, будь что будет, даже мысль о том, что он может сдаться, была ему ненавистна — лучше уж умереть, и Эрлинг снова начинал кричать.

По-настоящему я боялся в жизни только сумасшедших, думал Эрлинг, проводя рукой по липкому от пота лбу. Однажды ко мне пришел человек, он оказался сумасшедшим, это всем было известно, он хотел, чтобы я впустил его, стучал в дверь и смотрел на меня через стекло, человек из плоти и крови, знакомый, как все люди, он имел имя и жилище. Никогда больше я не испытывал столь безотчетного страха. Я боюсь сумасшедших, только их, и ничего больше.

Мечась, словно стрелка компаса, его мысли искали чего-нибудь утешительного, чем он мог бы заглушить страх перед возможным несчастьем, перед тем, что его мозг может вдруг заскользить и потерять управление, как автомобиль на скользкой дороге. Некоторое время Эрлинг цеплялся за воспоминание об одной ночи в Стокгольме, проведенной с молодой Верой Поулсен, теперь ее фамилия была Арндт, но доступ туда был запрещен, и он нашел другое светлое воспоминание. Была ранняя весна, наверное, середина апреля, он в сумерках сидел на берегу Гломмы, недалеко от Орнеса. Вечер был мягкий и светлый, от земли шел густой запах. Он ел принесенные с собой бутерброды и пил из термоса горячий кофе. У кофе был слабый металлический привкус. Потом он выпил немного виски и стал наслаждаться прекрасным вечером…