Николай Нароков - Могу!

Ив посмотрел на Софью Андреевну и, не отрывая от нее глаз, задумался.

— А знаете что! — вдруг сказал он. — Ведь вы меня обманываете!

— В чем?

— В основном. Вы говорите, что еще не приняли решения. Это неправда, решение вы уже приняли, и за дело взяться вы уже согласны. У вас уже все обдумано.

— Для чего же я, по-вашему, обманываю вас?

— Чтобы раздразнить меня и повысить цену. Вы молодец, и я вас одобряю. Значит, я должен оплатить ваши биржевые потери?

— И дать мне еще столько же. Я примерно подсчитала: это будет вам стоить не больше, чем дело Мэрбса. И уж конечно не больше, чем дело той девочки.

— Не больше, но… и не меньше!

— Одним словом, вы согласны?

Ив не ответил. Сидел в кресле, слегка согнувшись и грузно опираясь кулаками в колени.

— Почему вы молчите? Вы согласны? Над чем вы думаете? — подтолкнула его Софья Андреевна.

— Я думаю над тем: почему вы согласились взятье за это дело?

— Разве я уже согласилась?

— Да, вы уже согласились. Но — почему? Я хочу это понять. Деньги? Конечно! Но не одни только деньги, есть и другая причина. Вот та, о которой вы не говорите.

— Другой причины у меня нет! — попробовала запротестовать Софья Андреевна.

— Есть! — уверенно отрезал Ив. — И вашу причину я знаю. Вы ненавидите эту женщину.

— Ненавижу? — попробовала иронически рассмеяться Софья Андреевна. — Какой вздор! Почему я могу ее ненавидеть?

— Потому что вы ей завидуете. Каин убил Авеля из ненависти, а возненавидел его из зависти. И вы завидуете этой женщине. Завидуете, потому что она лучше вас, чище, моложе и красивее. Ее уважают, а вас никто и никогда не уважал. Ее любили и любят. А кто любит вас? Кто любил вас?

— Вы психолог! — криво и дерзко усмехнулась Софья Андреевна.

— Нет! Но у меня есть глаза, и я умею видеть. Кроме того у меня есть голова, и я умею понимать. Но я напрасно заговорил об этом: какое мне дело до вашей любви и ненависти? Какое мне дело до того, почему вы согласились!.. Мне важно одно: вы согласились.

— Еще не совсем.

— Совсем! — уверенно возразил Ив и сделал рукой жест, которым отстранял все ее возражения. — А для того, чтобы в вас не было никакого сомнения, я скажу вам вот что: хорошо, я согласен на ваши условия. Приезжайте завтра в бюро, и там вы получите чек. И, когда я уеду, начинайте дело!..

Прошел август, кончился сентябрь. Юлия Сергеевна продолжала встречаться с Виктором. Те разговоры, которые шли вокруг них, до них не доходили и их не вспугивали, а поэтому они по-прежнему были неосмотрительны и не прятались, а раза 2–3 в неделю приезжали на «нашу площадку».

— Это наша площадка и это наш час! — говорила Юлия Сергеевна, и в ней поднималась радость от того, что у них есть «наше»: площадка и час. И это сближало их, она чувствовала себя счастливой. То, что вошло в нее и в ее жизнь, словно бы осветило новым светом все: люди стали светлее, чувства стали светлее и даже обыденные вещи вокруг нее стали светлее. Она стала видеть новое содержание во всем, и это новое содержание ничего собою не уничтожало, ее чувства к Георгию Васильевичу были прежние, и мысли о нем были прежние. И поэтому «наш час на площадке» был радостен и желанен, никакое сомнение не мучило Юлию Сергеевну. И когда этот час проходил и надо было расставаться, она не обвиняла себя ни в чем, а ласково утешала Виктора, утешая себя:

— Не грустите, милый!.. Сегодня что — вторник? А в четверг я вам позвоню, и мы опять увидимся.

Ей было хорошо. Прежние тревоги улеглись, прежние вопросы разрешились сами по себе. Может быть, они ничуть не разрешились, но их для нее как бы не стало, потому что все осветилось и сделалось легким. И даже мысль о «больше» уже не пугала. Юлия Сергеевна по-прежнему твердо знала, что «больше» не должно быть и не будет, но страха перед ним в ней уже не было. И если бы случилось так, что оно пришло, она приняла бы его так, как принимала взгляды Виктора, его неуверенные поцелуи и ласковое пожатье его руки.

Ее останавливал не страх перед «больше», а все то, что неизбежно будет после него. А она знала: будет ложь. Ежеминутная, настороженная, пугливая и засасывающая. Ложь взглядов и слов, ложь мыслей и чувств. Все то, что она будет говорить Георгию Васильевичу, станет ложью, и всякое ее движение к нему станет ложью. «Разве я смогу? Разве я смогу быть такой?» И заранее знала ответ: «Да, смогу! Разве сейчас я уже не лгу? Разве то, что есть сейчас, не ложь?» Но та ложь, которая уже вошла в ее жизнь и в ее дни, ничем ее не смущала, ничего не оскорбляла, а казалась допустимой и словно бы естественной.