Николай Нароков - Могу!

— Значит, вы похожи на них?

— Нет! но они похожи на меня.

Софье Андреевне показалось, будто она поняла такую разницу, и будто в этой разнице заключено что-то очень значительное, такое, которое может определять жизнь. И Ив для нее стал большим: он — не просто Федор Петрович Ив, он — сила, которой еще никто не знает.

— Почему «могу» проявляется только в уничтожении, а не в созидании? — повторил он свой вопрос. — Видите ли… Был когда-то один умный и хороший человек, которого я раздавил. И когда он увидел, что он раздавлен, и когда он понял, что раздавил его именно я, он сказал мне так: «Вами во всем руководит комплекс неполноценности и сознание своей неполноценности. Вы знаете, что в вас нет ума, образования, талантов, широты взглядов, изящества чувств, великодушия и благородства. Вы знаете, что вы — человек третьего сорта, что вы стоите не на верхней ступеньке и никогда на верхнюю не встанете. Подняться до высших вы не сможете. Но вы можете сделать другое: вы можете опустить этих высших. Вы можете заставить благородного человека сделать подлость, доброго — сделать зло, честного — преступление. Вы можете вконец разрушить жизнь ученого и можете довести до отчаяния поэта. Вы принижаете всех, кто выше вас, и этим становитесь выше их. Не поднимать низшее, но снижать высшее — вот ваша задача и ваш метод. А это задача и метод той неполноценности, которая знает, что она — неполноценность!» Вот что сказал мне тогда этот человек.

— Значит, ваше «могу» идет отсюда?

— Возможно, что оно идет отсюда.

— Оно делает вас выше?

— Нет, оно делает других ниже.

— И эта женщина нужна вам тоже только для «могу»?

— Только для «могу». Она безусловно порядочна, она любит своего мужа, ее все уважают, ее нельзя купить. А могу ли я сделать так, чтобы она сама пришла ко мне? Да, могу.

Он повторил слово, которое десятки раз слышала от него Софья Андреевна. Но повторил его так, что показался ей громадным, давящим и неизбежным, как тяжесть скалы, которая нависла над головой. А вместе с тем странное чувство вдруг овладело ею: ей показалось, будто ей хочется съежиться, стать меньше, спрятаться, даже исчезнуть.

— Вы маниак! — вырвалось у нее. — Не сумасшедший, нет! Вы маниак! Это страшнее, чем сумасшедший!

— Страшнее? — усмехнулся Ив, довольный этим словом.

Софья Андреевна смотрела на него, не отрывая глаз, как будто ее что-то приковывало. Он сидел, как обычно: спокойно, равнодушно и безучастно. Но была в его позе сила и власть. Софья Андреевна не знала ни природы этой силы, ни права этой власти, но они подавляли ее. Она возмущалась этим подавлением, изо всех сил противилась ему, старалась вырваться и освободиться. Но чувствовала, что его сила держит ее и подавляет.

— Вы маниак! — еще раз повторила она. — В конце концов вами заинтересуется или психопатолог, или прокурор. Я сейчас смотрю на вас и вспоминаю того воробья, о котором вы мне когда-то рассказывали. Вы его помните? Я помню, я его никогда не забывала. Но только сейчас я начала понимать, что значит этот воробей. Он страшен! Да, да! Он страшен!

— Вы говорите вздор! — сердито остановил ее Ив. — Что за истерика!..

Он отвернулся от того угла, где сидела Софья Андреевна, и стал смотреть в сторону. Прошла минута, прошла другая.

— Вы говорите вздор! — уж не так сердито повторил он. — Но кое в чем вы правы: от воробья идет многое.

Он хотел что-то добавить, но удержался и замолчал. Искоса, не поворачивая головы, глянул на Софью Андреевну и заговорил другим тоном: укоряющим и вместе с тем поучающим.

— Вам не кажется, что вы начинаете терять себя? Вы уже не та, какой были раньше. Что это? Годы? Приближающаяся старость? Вы еще не колеблетесь и не сомневаетесь, но трещина в вас уже есть. Не поддавайтесь! Раньше вы всегда были сами собой, а сейчас вы каким-то краешком становитесь «как все». Не появились ли у вас идеи и принципы, и не подчинились ли вы общепринятой морали? — с ядовитым сарказмом скривился он. — Боюсь, что сейчас ваша совесть дрогнула бы, и вы уже не посмели бы выдать вашего преданного Бьерклунда, а скорее допустили бы крах нашего дела и даже скамью подсудимых для… многих. Искренно предупреждаю вас: не становитесь на эту дорогу! Если вы пойдете по ней, то очень скоро придете к петле, которую сами для себя намылите и сами на себя накинете. Вы не имеете права входить в общее русло: в общие законы, в общую нравственность, в общие чувствования и понимания. Мы с вами — волки-одиночки. В общей стае нам с вами места нет: нам его не дадут, и стая нас загрызет. Вы говорите, что я маниак? Я вам завидую: у вас для всего есть подходящий ярлык, который вам что-то объясняет. Вероятно, каждый вас еще и утешает, не правда ли? А может быть, даже оправдывает? Это очень хорошо! Таким, как вы, ярлык легко заменяет суть. И если на клетке со слоном не будет надписи, что это, действительно, слон, то вы растеряетесь и будете метаться: может быть, это корова? а может быть, крокодил? Но…