Николай Нароков - Могу!

— Хочется! — глубоким голосом ответил Борс.

— Все зависит от человека! Все зависит от человека! — потрясая руками над головой, несдержанно выкрикнул Табурин. — От человека!

— У вас это очень хорошо соединилось: вы одинаково верили и в добро доброго человека, и в зло злого…

— А что такое добро и зло? — грозно спросил Табурин. — В мироздании добра и зла нет, добро и зло есть только в человеке! А поэтому в деле добра и зла все зависит от человека, он — примат!

Борс почувствовал, что он тоже взволнован. Он встал, вышел из комнаты и через минуту вернулся с бутылкой вина. Поставил ее на стол и налил два стаканчика.

— Давайте выпьем! — улыбаясь, предложил он. — Выпьем за вашу победу, которой я очень рад, и за мое поражение, которое да будет мне уроком!

— Ладно, выпьем! — с удовольствием согласился Табурин.

Они выпили, посмотрели друг на друга и оба улыбнулись. Потом сели. Борс взял листы письма и перебрал их, словно пересчитал.

— Надо будет все это чисто перепечатать, чтобы можно было читать! — сообразил он. — И все перевести на английский. Какой сумбур был у нее в голове, когда она писала: и русский текст, и французский… Кстати — почему французский?

— Она с детства очень долго жила во Франции, там и училась…

— Да? Я этого не знал. Не потому ли она, когда говорила из Канзас-Сити, вставляла именно французские слова?

— Конечно, поэтому! И подделывалась не под какой-нибудь другой, а под французский акцент. Я на это очень обратил внимание и очень думал об этом. Ведь это же тоже улика!

— Ну, улика не очень-то первоклассная!

— Согласен… Но я был доволен тем, что и этот кусочек прочно подходит к моей картинке!

Борс отложил листки в сторону, посмотрел на Табурина и опять улыбнулся.

— Должен сознаться, — сказал он, — что во всем этом меня чрезвычайно интересует еще один человек. Этот человек — вы!

— Я?

— Вы!

— Что же вас интересует?

— А вот что: как вам с самого начала пришла в голову мысль о Софье Андреевне? Почему и как вы заподозрили именно ее? Ведь у вас не было и не могло быть ни одной улики против нее. Даже косвенных указаний не было! Что было у вас дальше, ясно: после того, как появилось подозрение, вы начали рассуждать, обдумывать, прикидывать туда и сюда… Нашли кое-что, потом нашли еще больше! Но с самого-то начала? Откуда у вас взялось подозрение? Нюх ваш, что ли? Наитие? Интуиция? Что вас навело на мысль о ней?

— Что навело? Да все то же, что и всегда: человек навел!

— То есть?

— У меня было два «то есть», и оба были построены на человека. Первое: Виктор не мог убить! Об этом я так много говорил вам, что повторять не стану, и вы, конечно, понимаете мое «не мог». Значит, Виктора я раньше всего исключил из любых возможностей и предположений. Не он и — баста!

— Это было очень смело…

— Нет, это было просто несомненно, вот и все.

— А второе ваше «то есть»?

— Я стал искать: а кто же мог убить? Мог и практически, и внутренне, по душе и по совести, по всему тому, почему Виктор «не мог» убить. Ну, сами знаете: долго искать было нечего. Ведь ясно было, что убил так называемый «свой» человек, а не посторонний и не случайный. Мало того, что он знал, где стоит стол или стул, как открывается дверь или окно, но он знал самое главное: то, что Юлии Сергеевны в эту ночь не будет дома. Кто же мог быть таким «своим» человеком? Ну, конечно, сразу натолкнулся на два имени: Ив и Софья Андреевна. Вы скажете, что у меня не было пуговицы для такого заключения, но меня ни на секунду не останавливало то, что ее нет. Если Виктор и при пуговице был невиновен, то почему же Софья Андреевна не могла быть виновной и без пуговицы? Пуговицы у меня не было, но… что ж из этого? Что значит, что ее у меня нет? Это значит только то, что я ее пока еще не нашел и не увидел, а вовсе не значит, что ее нет вообще! И я стал думать не о пуговице, а о том, могли ли Ив и Софья Андреевна убить? Вы, конечно, понимаете, в каком смысле я спрашивал — «Могли ли?» В человеческом, конечно, в духовном!.. И ответил себе: «Могли!» И это дало мне первый толчок!

— Это! — удивился Борс. — Одно только это?

— Да, одно только это! — запальчиво ответил Табурин, как будто негодуя на то, что этого одного Борсу мало. — Но Ив был в Эквадоре, и его пришлось исключить. А Софья Андреевна? И душа, и сердце, и совесть ее могут хотеть убить и могут убить? Могут! Вот откуда у меня взялось подозрение: от человека оно взялось! Когда вы шли от пуговицы, я шел от человека!

— Прекрасный путь! — серьезно и убежденно сказал Борс.